Темные дороги
Шрифт:
– Не понимаю, – проговорил я. – Зачем ты взяла на себя ее вину? Ей бы ничего не сделали. Она ведь ребенок.
– Да, не понимаешь, – настойчиво повторила мама.
– Тебе было стыдно? Ты не желала, чтобы посторонние узнали, что он с ней вытворял?
– Харли, Мисти не хотела убивать отца. Она хотела быть с ним.
– Так вот почему ты взяла все на себя? Чтобы в новостях не перетрясали грязное белье?
– Харли! – завопила мама. – Она целилась в меня.
Мамино лицо расплылось, расползлось, кануло в бездонную
– Она пыталась убить меня, – услышал я мамин голос. – Отец угодил под пулю случайно.
Вся сцена встала у меня перед глазами. Мама у плиты, переставляет кастрюльки, разогревает еду, зажигает и гасит конфорки, мы, дети, не сходим у нее с языка. Девочки за время каникул совсем распустились. У Харли нет никакой цели в жизни. Надо с ним поговорить, чтобы начал искать работу.
Папаша сидит за кухонным столом, положив ноги в носках на сиденье другого стула, голова запрокинута, глаза закрыты, на лице довольное выражение.
Внезапно он встает. Подходит к холодильнику за пивом? Идет в ванную помыть руки перед ужином? Шлепает маму по заду?
Мама оборачивается на звук, видит, как Мисти в гостиной целится в нее из ружья, и в мгновение ока понимает все. Вот они, ответы на вопросы, которые она не осмеливалась задать. Вот как в Мисти проявляются, казалось бы, несовместимые черты: спокойствие и жестокость, всезнайство и наивность, юность и истасканность; она – призрак, обретший плоть, оскверненное дитя, выросшее на глазах у дуры-матери.
У мамы шесть секунд. Папаша ни о чем не подозревает. Бедная Мисти. Ведь она считала себя хорошим стрелком. Уж в чем, в чем, а в этом она была дока. И в решающий момент умудрилась промазать.
Меня разобрал смех. Под закрытыми веками теснились зеленые буквы. КЛЕВАЯ.
«Прекрати ржать!» – велел я себе. Не подействовало.
А ведь хохотать – это здорово! Хотя и гадко. Типа как трахать крикунью.
На плечи мне опустились чьи-то руки. Меня принялись стаскивать со стула. Я открыл глаза и увидел за стеклом маму. Она больше не плакала (уж лучше бы плакала). Охранница уводила ее прочь.
– Я тебя отсюда вытащу! – крикнул я маме.
В ответ она покачала головой. Слышала, значит.
– От нас не спрячешься!
Распластаться по плексигласу подобно жуку по ветровому стеклу машины! Да кто мне даст.
– Ты сделала не все, что могла! – вопил я. – У тебя есть еще одна попытка!
– Идем уже.
Меня мягко, но решительно выпроваживали. Хватка была крепкая. Голос за спиной я узнал. Молодой охранник в темных очках.
– Идем уже, – повторил он.
– Моя мама не виновата! – орал я. – Она взяла на себя чужую вину! Это моя сестра убила отца!
– Бывает, – равнодушно заметил охранник.
– Хочу вытащить маму отсюда!
Мы остановились в коридоре. Я задыхался, пот заливал глаза. Мне показалось, охранник ушел. Нет, вот его глаза, прикрытые, словно монетами, темными стеклами.
– Твоя мама хочет на свободу?
– Вряд ли.
– А сестра хочет за решетку?
– Она еще маленькая.
– Значит, ты не в силах ничего сделать.
– Хочу, чтобы мама была рядом!
– На твоем месте я бы за нее не волновался, – проговорил он и повернулся ко мне спиной.
Его резиновые каблуки пищали, будто крольчата. Я и не знал, что крольчата пищат, пока весной не увидел одного в зубах у Элвиса. Размером был не больше моего кулака.
Глава 16
Я тормозил у каждой сраной точки, торгующей пивом, и только чуть ли не на десятой мне наконец попался продавец, который не спросил удостоверение личности. Сам удивился, сколько времени это заняло. Свидание с мамочкой стоило мне не меньше, чем первый перепихон с Келли, после которого я очнулся, чувствуя себя лет на сто старше.
Все свои наличные деньги (только два доллара осталось) я бухнул на коробку самого дешевого мочегонного, которое имелось в лавке. Первую банку я открыл, едва выйдя за дверь, лай хозяйской собаки еще был слышен. На третьей банке разрешил себе подумать о Мисти. Через полбанки запретил себе думать о ней.
После пятой банки направился к дому дяди Майка.
У дядюшки дома я не был с похорон папаши. Все мы тогда явились на поминки, ели запеченную свинину с хрустящей корочкой и избегали говорить друг с другом. Майк-младший был с девушкой.
От нас до дяди ехать было минут сорок – вот вам объяснение того, что мы не виделись, хотя при жизни папаши они с братом дня друг без друга не могли прожить.
Дядюшкин дом был безупречен, лужайка перед домом тоже. Ни единого грязного пятнышка на белых стенах, ни ржавчинки на кованых перилах, за которыми сверкал на солнце золотой дверной молоток, ни чешуйки отставшей краски на зеленых ставнях, ни опавшего листка в дождевом сливе, ни сорного цветка или собачьей кучки во дворе.
Когда дядя подвергал критике наш дом и давал всякие добрые советы, я знал: сам он свято соблюдает то, что проповедует. И причина, чтобы этим советам не внять, вовсе не в его нерадении. Имелась масса других причин.
Я бросил взгляд на идеально заасфальтированный проезд к дому и припарковал свою колымагу на обочине. Еще заставят отмывать следы от грязных покрышек.
Вылез из кабины, допил пиво, смял банку и бросил в кузов.
Однако по какому маршруту шагать? Что пачкать: автомобильный проезд, ослепительно белую пешеходную дорожку или газон? Пожалуй, лучше пройти по траве, все-таки из земли растет. Хотя кто его знает, какая тут у них трава. Пришлось встать на колени и убедиться: самая обыкновенная. Правда, земля жирная, плодородная, образцово-показательная. Прямо картинка на банковском календаре.