Темные силы
Шрифт:
— Но почему мы должны свидеться в Красном кабачке, а вы не приведете сюда этого человека завтра? — задал вопрос Саша Николаич.
— Это моя тайна, милорд, как пишется в английских романах. Мне даже жаль, что Красный кабачок не носит названия «Таверна золотого осла» или нечто в этом роде… Итак, когда вас ждать?
— Часов около девяти.
— Превосходно. Значит, в девять часов в «Таверне золотого осла», то бишь в Красном кабачке. А теперь надевайте вашу шинель и айда в Петергоф.
Он проводил Сашу Николаича и остановился в некотором сомнении, заключавшемся в том, выдержит ли он до девяти часов или нет, чтобы не напиться? Соблазн был велик; ему предстояло еще получить с француза за новую мнимую поездку в Петергоф.
Глава XL
Коляска мягко катила по дороге, приятно укачивая Сашу Николаича.
Свежий осенний воздух овевал ему лицо, и он, давно не бывавший в поле, чувствовал, как легко тут дышится и как хорошо тут посреди простора.
Ямщик подхлестывал коней, они дружно бежали, и Саша Николаич без остановки доехал до Петергофа.
Он на всякий случай позавтракал, заказав себе яичницу на почтовой станции, и пошел в Монплезир, где нашел компанию пикника, явившуюся в Петергоф на яхте.
Тут был Лека Дабич, шумно приветствовавший его, и благодаря этому приветствию остальные тоже встретили Сашу очень радушно.
Попав в беззаботную, веселую среду своего прежнего общества, Саша Николаич сейчас же вошел в него, как рука в перчатку, вспомнил старое и у него явилась, как реакция, даже слегка нервная веселость.
Как-то само собой вышло, что он все время был возле Наденьки Заозерской, но серьезной беседы они никакой между собой не вели, потому что все время шел общий веселый разговор…
Обедали на яхте, и день прошел так отлично, что, расставаясь, Саша Николаич, сам не зная почему, шепнул Наденьке:
— Благодарю вас!
Он возвращался домой в своей коляске, в настроении, совсем не похожем на то, которое испытывал вчера. Правда, с миром и человечеством он примирился, по все же должен был сознаться, что, право, жить можно, в особенности, если существуют на свете такие веселые пикники, как сегодняшний.
Около девяти часов Саша Николаич подъезжал к Красному кабачку и тут только вспомнил, что Орест Беспалов говорил ему сегодня утром что-то относительно этого кабачка.
Красный кабачок на Петергофской дороге был в то время местом довольно изысканным: туда, главным образом, зимой ездили на тройках кутящие компании. Тут были цыгане и можно было недурно поесть и выпить.
«А в самом деле, не заехать ли?» — сказал себе Саша Николаич и велел ямщику завернуть.
Сашу Николаича в Красном кабачке знали и, как только он вошел, ему доложили, что в отдельном кабинете его ждет француз со своим переводчиком.
«Значит, этот Орест не солгал!» — удивился Саша Николаич и пошел в кабинет, где, к большому своему удивлению, в качестве переводчика при довольно почтенном на вид французе увидел самого Ореста.
Беспалов и тут лежал на диване. Француза он уверил, что в России так принято.
Француз, как только увидел перед собой Сашу Николаича, так и всплеснул руками и громко воскликнул:
— О-о! Это он! Это он — настоящий Александр Никола… Дух господина Кювье ошибся, потому что вот он, настоящий! Для меня не может быть никакого сомнения… Вы так похожи на своего покойного отца!
И он протянул обе руки к Саше Николаичу. Тот оторопел в первую минуту, в первый раз в жизни увидев человека, который говорил ему об отце.
— Вы из Петергофа? — спросил его француз.
— Да, как видите.
— О-о! Значит, тогда господин Орест не обманул меня, а я уж сомневался в нем… Большой оригинал — этот господин Орест…
«Большой оригинал» в это время спустил ноги с дивана и проговорил по-французски:
— Ну, вероятно, вы станете говорить о своих семейных пустяках. Мне это неинтересно. Я лучше пойду вниз, в бильярдную…
— Вы владеете французским языком? — спросил Саша Николаич, услышав произнесенные Орестом слова, не зная уже, чему больше удивляться.
— Отчего же нет, гидальго? — ответил ему по-русски Орест. — Если вы считаете французский язык у нас в России принадлежностью высших классов населения, то запишите себе на память, что я принадлежу к этим классам. Честь имею представить вам француза — месье Тиссонье! Не обижайте его, право же, он премилый француз… А теперь я удаляюсь… Вы меня кликните…
— Так вы знали моего отца? — приступил Саша Николаич к Тиссонье, оставшись с ним наедине.
— О-о! Еще бы! — сейчас же заговорил француз. — Мне ли не знать его?! Я служил пятнадцать лет при нем… пятнадцать долгих лет неотлучно!..
— Значит, вы поступили к нему после моего рождения?
— Да, после. Вы родились в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, в Амстердаме — двадцать один год тому назад…
— Но вы можете мне все-таки объяснить загадку, почему он никогда не виделся со мною, хотя и заботился обо мне, посылая деньги, — спросил Саша Николаич.
— И оставил вам все свое состояние! — перебил его француз. — Он любил вас, хотя мог делать это только издалека…
— Но отчего же, отчего?..
— Оттого, что он был католическим духовным лицом. Теперь вы понимаете, что он должен был хранить в величайшей тайне то обстоятельство, что у него есть сын. И эту тайну он открыл только мне, и то лишь перед смертью, а до тех пор я ничего не подозревал… «О, сколько я выстрадал! — сказал он мне умирая. — Сколько нравственной муки я перенес! Сколь часто я желал кинуться в объятия моего дорогого сына!.. Но это было невозможно по моему сану. Признавшись, я должен был бы скомпроментировать не только себя, но и церковь, которой я служил! Я даже не мог держать возле себя сына в качестве воспитанника или наперсника!..»
— Почему же это? — спросил Саша Николаич опять.
— Потому что ваша матушка была русской, православной, вы были крещены по православному обряду священником с русского корабля, и ваша бедная матушка перед смертью взяла с вашего отца клятву, что вы будете воспитаны в правилах православной церкви. Согласитесь, что невозможно было держать при себе православного воспитанника кардиналу католической церкви!
— Мой отец был кардиналом? — изумленно воскликнул Саша Николаич.
— Да, монсеньор кардинал Аджиери!