Темные воды Тибра
Шрифт:
Вскоре на мачте в условном месте болталось несколько тряпок, свидетельствовавших о том, что командующий флотом желает немедленно пообщаться со своими офицерами.
На ближайших судах продублировали сигнал и стали спускать на воду шлюпки.
В это время на верхнюю палубу, подгоняемые Марком Кармой и Метробием, начали выползать, кряхтя и обливаясь потом, жрецы Кибелы и Минервы. Дюжина-другая этих проницательных, корыстолюбивых, а иногда и богобоязненных существ была непременной принадлежностью любого армейского обоза. В ситуациях сомнительных и запутанных полководцы, даже самые решительные и просвещенные, не стеснялись прибегать к их помощи. Когда благодаря их совету удавалось одержать победу, жрецов превозносили и задаривали, когда же их советы приносили явный вред, их не принято было трогать; их, несмотря ни на что, старались вырвать из лап врага, если они в таковые попадали, защищали, не щадя своей жизни, и кормили, даже если самим было нечего есть.
Они явились не сами по себе: захватили с собой особые, священные приспособления. Гаруспики несли большую бронзовую модель печени, разделенной на сорок разъемных частей. Печень считалась гадателями основным и самым «говорящим» органом в организме жертвенного животного. Авгуры выволокли на свет божий ивовые клетки со специальными, освященными в тибурском храме Минервы воронами. Полет этих птиц был исполнен особого смысла. Кроме того, принесли и четырех кур: одну черную и трех белых. В завершение всего появились маленькие клетки с голубями.
– Не корабль, а птичник, – пробормотал Сулла под нос, за что удостоился испуганного взгляда бывалого грека. Плутарх не боялся ничего, ни своей, ни чужой смерти, но его поражали и ужасали люди, ничуть не трепетавшие перед гневом богов.
Еще до того, как Сулла объяснил предмет предстоящего гадания, два лысых мальчика в коротких мятых туниках, с прилипшими к спине соломинками, поставили у мачты две голубиные клетки, а между ними – деревянную плошку, в которой были насыпаны зерна чечевицы и мелкой ярко-белой сабинской фасоли.
Голуби тут же просунули головы сквозь дырки в клетках и стали проворно клевать зерна. Причем один клевал только фасоль, другой – только чечевицу. Это было похоже на хорошо отрепетированный фокус, даже Сулла на мгновение потерял дар речи.
Все жрецы упали на колени и хором стали возносить хвалы Кибеле, которая великодушно разрешила начать гадание.
– Хвала Кибеле, хвала Минерве, а теперь послушайте меня. Сейчас сюда прибудут капитаны всех моих судов, они должны убедиться, что боги не против того, чтобы мы продолжали плавание в Африку. Вчерашний шторм был случайностью, тем более что он не принес большого вреда.
Первая шлюпка ударилась о корпус триера.
– Вы меня поняли?! Ваши вороны полетят правильно, ваши куры будут клевать так, чтобы ни у кого не было сомнений в желании богов видеть наш флот в Цирте. А жертвенный баран… – словно услышав, что речь идет о нем, выволакиваемый на палубу барашек заблеял –…принесет в своей печени явные свидетельства и доказательства нашего предстоящего успеха.
На палубу поднялся Луций Меммий, самый лучший и самый суеверный офицер в войске Суллы. Он увидел толпу оторопевших жрецов, залитого кровью Суллу и безнадежно блеющего барана.
– Что случилось? – спросил он.
Через два дня корабли Суллы входили в обширную, но слишком мелководную гавань Цирты, главного пункта базирования консульской армии в Африке. Город напоминал собой кучу белых камней на красном песчаном откосе. У пристани стояло всего несколько галер явно торгового вида, – Югуртинская война почти прекратила торговлю на нумидийском побережье. Вместе с незаконнорожденным сыном Массиниссы против римского порядка выступил и незаконнорожденный сын Посейдона – мавританский пират Аюба.
На борту флагманского триера собрались все старшие офицеры квесторской армии, они стояли молча у борта и внимательно всматривались в очертания береговых построек и городских стен.
– Ну же! – нетерпеливо обратился Сулла к Публию Варинию. – Что там?
Пропретор переводил взгляд справа налево, прищуривался, морщился, потом наконец обернулся к остальным и уверенно заявил:
– Мария в городе нет. Отсутствуют значки всех легионов.
Сулла характерньм движением прикусил сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Теперь все взгляды были обращены к нему, в отсутствие консула он становился главным человеком, значит, от него будут исходить приказы, определяющие их будущую жизнь, а может быть, и смерть.
Но квестор начал с не вполне вразумительных слов:
– Я так и знал.
Что именно? Никто не посмел переспросить.
– Кассий!
– Слушаю тебя, – откликнулся длинный альбинос с выпирающей вперед челюстью и вечно слезящимися глазами, лучший знаток лошадей и всяческих кавалерийских правил.
– Что у нас там с нашими апулийцами?
– Во время качки много лошадей переломали себе ноги.
– Что значит «много»?
– Каждая третья.
– Понятно.
– Кроме того, – продолжал бесстрастным тоном лекаря Кассий, – штук полтораста сбесились, пришлось прирезать.
– Превратим их в солонину, – буркнул Меммий.
Сулла рассеянно посмотрел на него и продолжал:
– Стало быть, у нас не более двадцати турм?
– Не более, – вздохнул Кассий.
Квестор постучал ладонями по натянутому вдоль борта канату, таким образом его раздражение передалось всем, кто в этот момент держался за канат.
– Не думал я, что Марий отправится в поход без конницы. Таким дикарям нельзя доверять. Я был с посольством у этого степного бедуина Бокха, он человек неумный, но неумные люди иногда бывают хитры. Хотя бы раз в жизни. Хитрость мавританца заключается в том, чтобы нанести удар в спину. Весь вопрос в том, кому и когда.
Спутники Суллы в большинстве своем плохо представляли, о ком и о чем идет речь, а потому предпочитали помалкивать. Командующий собирается принять какое-то решение, и он не спрашивает совета. Это его право.
– Мы не можем с двадцатью турмами отправляться в эту треклятую пустыню! – вдруг резко выкрикнул Сулла.
– Значит, и не надо этого делать, – сказал Гней Ланувий, человек, славившийся своим благоразумием и добродушием. В данный момент его разумное заявление разъярило Суллу.
– Кассий!