Темные времена

Виноградова Мария Владимировна

Смерть подкралась тихо, едва слышно, почти ласково коснулась шеи и отпрянула назад, хрипя и содрогаясь в конвульсиях, когда не пробовавший крови меч-бастард впервые отнял не-жизнь, но вновь упорно сверкнула желтизной в глазах следующей Твари.

Боль вспыхнула и почти сразу погасла, еще несколько мгновений позволяя ощущать себя живым и слышать крики погибающих людей, оставшихся даже без той жалкой защиты, что у них была.

А потом все погасло, сметенное безжалостным мраком, нетерпеливо надвинувшимся со всех сторон.

Небо сыпало снеговой крошкой, плакало хлопьями мокрого снега, тихо ложащегося на прожженную

кровью подмерзшую землю, старательно укутывало последнее пристанище невесомой белой дымкой, хоронило отнятые жизни.

Оно будет долго хранить эту тайну.

* * *

– Questo teino ancora di sdivo.

Тягучая, плавная речь коснулась неслышащих ушей и словно пробудила что-то в груди. Глухо бухнуло сердце – раз, другой… Где-то на самой границе сознания ворочалась обжигающая боль, но она долетала до него словно сквозь плотную пелену. Тело было совершенно чужим – неподвижным, холодным и непослушным. Он даже не сразу почувствовал осторожные прикосновения, которые сначала согрели теплом озябшую кожу, а потом стали обжигать горячими искрами.

Глаза ему удалось открыть с трудом: веки были тяжелыми, словно налитыми свинцом. Когда же ему наконец это удалось, на мгновение душу захлестнул ужас – ослеп! Но потом темнота понемногу стала рассеиваться, светлеть, и он смог разглядеть очертания двух фигур, склонившихся над ним.

Один из смутных силуэтов резко поднялся, вскидывая голову, и исчез из поля зрения.

– Smeitter di armeggiare si con carrogero, – низкий бархатный голос исказился презрением.

Зрение потихоньку возвращалось, и силуэты начали обретать четкость. Словно выходя из тумана, проявлялись черты лица того, кто стоял рядом: темные, почти черные глаза, обрамленные длинными, густыми ресницами; мерцающая фарфоровая кожа, гладкая, бархатная; изгиб чувственных губ, сейчас закушенных, словно в беспокойстве; струящиеся золотые волосы, локонами ниспадающие на хрупкие плечи.

Вскинуться, забыв про боль, впитать красоту, открывшуюся столь внезапно…

– Успокойся, человек, – звенящий серебром голос словно обнял за плечи, заставляя подчиниться. – Ты слишком слаб. Потерпи еще немного.

Теперь он почувствовал холод, пробирающий до костей. Ледяной, безжалостный. Но даже это обрадовало его – если он ощущал его, значит, был еще действительно жив. От ладоней необычной девушки волнами расходилось тепло, задерживалось в тех местах, где разъяренным василиском ворочалась боль, успокаивало, избавляло от муки.

Через некоторое время он смог приподняться на локте и тихо застонал от того, что предстало его глазам: окровавленный снег, мягкий, словно пух, укрывающий незрячие глаза, изломанные тела, разметанные в стороны поленья костров, поблескивающий льдистым металл клинков.

Из горла вместо слов вырвался лишь нечленораздельный горловой рык; он поднялся, несмотря на боль, покачиваясь, добрел до хрупкого тела и рухнул на колени, с неугасающей надеждой коснувшись запрокинутого вверх лица с плотно сомкнутыми веками. Кончики пальцев обожгло холодом, и он бессильно прижался лбом к застывшей груди.

Теплые руки мягко обняли за плечи, заставляя отстраниться.

– Слабые всегда гибнут первыми, человек, – тихо прошептал серебряный звон колокольчиков.

– Я мог спасти, – выплюнул он пересохшими губами.

Она лишь покачала головой, и золото волос взметнулось вверх невесомым облаком.

– Твое право на жизнь еще не исчерпано, человек, – низкий голос хлестнул по обнаженным нервам, заставляя вздрогнуть и вскинуть глаза.

Тот, второй, был высоким, широкоплечим, с изумительными шоколадными глазами, обрамленными снежно-белыми ресницами; кипенные волосы были затянуты в косу, перекинутую на спину.

Нечеловечески красивые и столь же опасные.

Фейри.

– Неро, – прошептал он, когда понимание происходящего, наконец, захлестнуло его. – Мое имя – Неро.

* * *

С тех пор, как они отъехали от Цитадели, Хес не произнес ни слова. Просто молча гнал коней вперед, не отвечая ни на расспросы, ни на нападки удивленного и недоумевающего Ролло, пытающегося вызвать в друге хоть какие-то эмоции или ответную реакцию. Исэйас видел в серых глазах беспокойство, тоску и… страх. Глубоко запрятанный, задавленный, но тем не менее существующий. Было сложно поверить в то, что охотник может чего-то бояться, но это было неоспоримым фактом, и этот ужас сейчас овладел его душой, не давая свободно вздохнуть.

– Хес, – тщательно подбирая слова, Исэйас остановил мужчину возле жеребца, с которого охотник снимал сумки, пока Ролло возился с костром, – в чем дело? Куда мы едем? Мы – ведомые, но я не хочу чувствовать себя слепым котенком, которого тащат на веревке к ближайшему пруду.

Хес поднял на него тяжелый взгляд – в глазах поселилось какое-то чувство загнанности и безнадежности. Молча постоял мгновение, развернулся, закидывая сумки на плечо, и отошел к костру. Послушнику оставалось только сжимать кулаки – фейри уперся, и из него невозможно будет вытянуть ни слова.

Темное время суток было холодным настолько, что даже костер, пылающий всю ночь, несмотря на то, что мог привлечь внимание незваных гостей, не позволял согреться, и Исэйас безуспешно кутался в походное одеяло. Хес исчез уже почти два оборота назад и до сих пор не появился – Ролло серьезно обеспокоился, это было заметно по напряженной позе и постоянно блуждающему по темной стене деревьев взгляду. Спустя еще четверть часа оборотень потянул носом воздух, подхватился с места и исчез в ночной мгле, растворившись в ней без единого звука.

– Вот ты где, – перехватил баггейн мелькнувший кулак: все-таки подкрадываться к Хесу опасно для здоровья. – Сбежал, как девка обиженная. Что происходит?

Откровенно говоря, молчаливость охотника пугала Ролло не меньше, чем серьезность Исэйаса, не отрывавшего испытующего взгляда от Хеса. Оборотню казалось, что мальчишка сильно изменился буквально за несколько дней: из глаз исчезла детская восторженность и наивность, а на смену им пришла некая зрелость, уверенность и спокойствие. В какой-то мере этот паренек стал противовесом вспыльчивости Хеса, и когда он видел их вместе, создавалось впечатление, что это две половины единого целого. Да и оборотень замечал, что охотник, хоть и пытается этого не показывать, оберегает мальчишку с отеческой заботой.