Темные замыслы
Шрифт:
— Один из советников опять пригрозил ему пыткой огнем, чтобы вытянуть правду. Спрюс закричал: «Нет, нет, вам это не удастся! Мне давно следовало так поступить… Но кто знает, возможно, что…»
Бартон сделал эффектную паузу.
— И тут Спрюс упал замертво!
Раздались возгласы изумления, и чей-то голос произнес; «Майн готт!»
— Да, вот так! Но это еще не конец истории. Тело Спрюса отдали врачу; нам казалось, что вряд ли он умер от сердечного приступа, причина в чем-то другом. Пока шло вскрытие, мы обсуждали произошедшее. В одном мы были единодушны: в этом мире существовали агенты этиков или сами этики, которые не были
— Но для этого требовалось определенное время, а пока, возможно, Казз сумел бы распознать их. Но так не вышло. Ни он, ни Бест больше никогда не встречали людей без меток на лбу. Впрочем, это уже не имело значения.
— Три часа спустя хирург доложил о результатах вскрытия. Оказалось, что тело Спрюса ничем не отличалось от любого другого представителя рода Гомо Сапиенс…
И вновь Бартон выдержал паузу.
— Кроме одного крошечного устройства! Это был черный блестящий шарик — врач обнаружил его в поверхностных тканях лобной доли мозга. Он был подсоединен к нервным окончаниям тончайшими проволочками. Чтобы умереть, Спрюсу достаточно было подумать о смерти. Каким-то образом этот шарик выполнял мысленную команду. Возможно, он выделил мгновенно действующий яд, который врач не сумел распознать без необходимых для анализа химикалий и инструментов. Во всяком случае, в теле Спрюса он не нашел никакой патологии. Вероятно, остановилось сердце — но почему? Никаких очевидных свидетельств подобной кончины не было.
— Но, может быть, и среди нас есть такие люди? — спросила какая-то женщина. — Здесь и сейчас!
Бартон кивнул головой, и все заговорили одновременно. Гомон продолжался минут пятнадцать. Наконец, он встал и знаком приказал своей команде отправляться на судно. По дороге Казз отвел его в сторону.
— Бартон-нак, ты сказал, что вы с Монатом можете гипнотизировать. Я вот что подумал… может в этом нет ничего странного, однако…
— В чем дело?
— Да так, ничего особенного. Когда я сказал Спрюсу, что у него нет знаков на лбу, он исчез через несколько минут, но я учуял запах пота от страха. За завтраком были Таргоф, доктор Штейнберг, Монат, Пит и другие. Таргоф предложил собрать Совет, хотя Спрюса уже не было. Монат и Пит согласились. И тут они сказали, что хотят меня немного еще порасспросить. Как выглядят эти знаки? Они разные или одинаковые? Я ответил — разные. Многие из них… как это сказать? — похожие, да, так. Но каждый… черт, не могу объяснить, какие они. Лучше нарисовать картинку.
Неандерталец присел и начал чертить пальцем по песку. Бартон смотрел.
— Некоторые напоминают китайские иероглифы, — сказал он, — но вообще эти символы ни на что не похожи. По-моему, это обозначения числовой системы.
— Да, может быть. Но не в том главное. Понимаешь, Монат и Пит увели меня в сторону еще до того, как мы пришли тебе рассказать, что случилось. Сначала мы направились в хижину Моната.
Казз замолчал. Бартон нетерпеливо кинул:
— Ну и?..
— Я очень стараюсь вспомнить, но не могу. Я вошел в хижину и… и все.
— Что значит — все?
— Бартон-нак, это значит — все. Я ничего не помню после тот, как туда вошел. Вошел в дверь. А затем — мы уже идем с Питом и Монатом и другими советниками в твою хижину.
Бартон испытал легкий шок, все еще не сознавая до конца серьезности рассказанного Каззом.
— Ты имеешь в виду, что ничего не помнишь с того момента, как перешагнул порог хижины и до выхода из нее?
— Я даже не помню, как вышел. Я очнулся в ста шагах от дома Моната.
Бартон нахмурился. Алиса и Бест уже стояли на палубе. Они обернулись, удивляясь, почему отстали мужчины.
— Это весьма странно, Казз. Почему ты мне раньше не рассказал? Ведь прошло много лет… Разве ты об этом никогда не думал?
— Нет, никогда. Странно, да? Ни одной мысли. Я бы и про хижину не вспомнил, но мне потом сказала Логу. Она видела, как я туда входил. За завтраком ее не было, и она не знала, что произошло. Логу сидела у дверей хижины… их с Питом. Пит, Монат и я направились туда, потом они ее увидели и пошли к Монату. Она сказала мне об этом на следующий день. Спрашивала, почему мы не захотели разговаривать при ней. Она же любопытная, как все женщины. Мужчины, те…
— У женщин любопытство кошки, — усмехнулся Бартон, — а у мужчин — обезьяны.
— Да? Как это?
— Звучит глубокомысленно, верно? Потом объясню. Ну, так что же? Логу заставила тебя вспомнить все, что было до и после входа в дом Моната?
— Не совсем так, Бартон-нак. Я удивился, когда она мне сказала. Я напряг голову… мозг едва не лопнул. В конце концов, я смутно вспомнил, что мы подошли к дому Пита и там была Логу. Тогда Монат велел идти в его хижину. А потом… я с трудом припоминаю, что мы двинулись к ней.
У Казза был низкий лоб, и за тридцать лет он, определенно, не стал мыслителем, однако факты лежали на поверхности.
— Ты думаешь, что они — обманщики?
— Не знаю, — медленно ответил Бартон. — Мне ненавистна даже мысль об этом. Ведь многие годы… мы были друзьями. И, наконец…
— А я думаю не так, — возразил Казз; чувствовалось, как трудно дались ему эти слова.
— А как?
— Я не знаю, но мне кажется, что здесь есть что-то плохое.
— Не знаю, — повторил Бартон. — Я пытаюсь найти какое-нибудь здравое объяснение, но… Ладно, как бы то ни было, об этом — никому ни слова.
— Я не скажу. Только… послушай. Эти двое имеют знаки на голове, и они у них были всегда, я видел. Значит, если у агентов когда-то знаков не было, то Пит и Монат не могут быть агентами.
Бартон улыбнулся. Так думал и он, но следовало разобраться в странном клубке. Как же это сделать, не возбудив подозрений?
— Да, я знаю. И не забудь, что Бест тоже может разглядеть символы. Значит, у нас имеется двойное подтверждение. Но пока об этом ни слова!
Они направились к «Снарку». Казз не мог успокоиться.
— Не знаю почему, но у меня дурное предчувствие. Рот свой я закрою, хотя считаю, что Логу должна узнать об этом.
25
В густом тумане Бартон шагал взад и вперед по палубе. Закутанное в плотные одежды тело согрелось, но лицо его мерзло. На Реку опустились непривычно холодные массы воздуха. Туман поднимался до середины мачт. Он не мог разглядеть ничего на расстоянии вытянутой руки.
На судне все спали. Он был наедине со своими сомнениями и мыслями, судорожно метавшимися в голове, словно заблудшие в горах овцы. Ему нужно собраться с силами, успокоить обезумевшее стадо и добраться до подножного корма. А сейчас во рту у него — лишь горькая полынь подозрений.