Темные замыслы
Шрифт:
В памяти проносились тридцать три года его второй жизни, но отчетливо выплывали лишь воспоминания, связанные с Монатом и Фригейтом. Что в них подозрительно, какие поступки, какие слова? Что можно подставить в туманную картинку-загадку?
В тот чудовищный и счастливый день Воскрешения первым он встретил инопланетянина. Среди всех окружающих лишь Монат вел себя спокойно и рассудительно. Он довольно быстро оценил ситуацию, осмотрел окрестности и понял назначение грейлстоунов.
Вторым запомнившимся Бартону персонажем был Казз. Сначала это странное существо не пыталось
Какое совпадение, что второй заговоривший с ним человек пытался написать когда-то его биографию! Сколько у него биографов — десять, двенадцать? Какова же вероятность встречи с одним из них при воскрешении? Двенадцать к тридцати шести миллиардам? Что ж, теоретически возможно и такое…
Вчера, когда Казз стоял у руля, Бартон снова расспрашивал его. Он хотел знать, что видел неандерталец сразу после Воскрешения.
— В тот день ты замечал знаки на лбах людей?
— Да, у некоторых. Когда солнце стояло высоко.
— А у Моната и Фригейта?
— Не помню, у кого смотрел в тот день… даже у тебя — не помню. Ведь свет должен падать под определенным углом.
Из висевшей на плече сумки Бартон достал пачку бумаги из бамбука, остро заточенную рыбью кость и деревянную бутылочку с чернилами. Он взялся за руль, а Казз принялся рисовать знаки инопланетянина и американца: три параллельные горизонтальные линии, пересеченные тремя вертикалями; эта решетка была заключена в круг. Линии, тонкие и длинные, имели на концах утолщения, причем в знаке Моната они расширялись справа, а у Фригейта — слева.
— Ну, а мой знак?
Казз изобразил волнистые параллельные вертикали, подчеркнутые снизу коротким тонким горизонтальным штрихом.
— Знаки Моната и Фригейта весьма похожи, — отметил Бартон.
По его просьбе Казз нарисовал ему символы всех членов команды. Больше ни один не напоминал другой.
— А ты помнишь знак Льва Руаха?
Казз сделал рисунок и протянул его Бартону. Тот ощутил разочарование: символ Руаха отличался от знаков Моната и Фригейта. Ничто не подтверждало зародившихся в нем подозрений.
Шагая сейчас по палубе, Бартон размышлял, почему он надеялся, что эти знаки будут похожи. Что-то мелькало у него в подсознании, неясное и туманное; он никак не мог уловить смысла. Между этими тремя людьми существовала связь, пока недоступная его пониманию.
Ладно, хватит размышлять, пора действовать!
У порога каюты валялся белый ворох одежд. Бартон перешагнул через него, вошел и коснулся мускулистого плеча. Казз тотчас открыл глаза.
— Пора?
— Пора.
Казз вышел на палубу и помочился через борт. Бартон зажег фонарь. Они спустились по сходням на причал и пошли вдоль берега к стоявшей неподалеку пустой хижине. В темноте они пропустили ее, повернули обратно и сразу же наткнулись на стену. Перешагнув порог, Бартон прикрыл за собой дверь. Возле каменного очага лежали дрова и стружка, принесенные вчера Каззом. Через минуту запылал огонь. Казз уселся рядом на плетеный бамбуковый стул и закашлялся от дыма: тяга была слабой.
Погрузить Казза в гипнотический транс не составляло труда. Многие годы неандерталец служил Бартону одним из подопытных объектов, на котором временами он демонстрировал свои способности гипнотизера. При этом всегда присутствовали Монат и Фригейт. Интересно, нервничали ли они? Если да, то оба очень искусно скрывали свое волнение.
Бартон вернул Казза к тому моменту, когда за завтраком он объявил, что у Спрюса на лбу нет метки; затем воспоминания неандертальца были направлены на хижину Моната. Здесь Бартон наткнулся на первое сопротивление.
— Ты сейчас в хижине?
Казалось, Казз обратил свой взгляд в прошлое.
— Я — в дверях.
— Входи!
Могучее тело едва дрогнуло.
— Не могу, Бартон-нак!
— Почему же?
— Не знаю.
— Тебя что-то пугает в хижине?
— Не знаю.
— Тебя предупредили, что в хижине опасность?
— Нет.
— Тогда ничего не бойся. Ты же храбрый человек, Казз, верно?
— Ты меня хорошо знаешь, Бартон-нак…
— Тогда почему ты не входишь?
Казз дернул головой.
— Я не понимаю, но что-то…
— Что же?
— Что-то… что-то говорит мне… не могу вспомнить.
Бартон прикусил губу. Горящие дрова зашипели и затрещали.
— Кто с тобой говорит — Монат? Фригейт?
— Не знаю.
— Думай.
Лоб Казза взмок. Пот ручьями лил по его лицу. Вновь затрещали дрова. Бартон улыбнулся.
— Казз!
— Да?
— Казз, там в хижине Бест, она кричит. Слышишь?
Казз дернулся вперед, оглядываясь по сторонам, его глаза широко раскрылись, ноздри трепетали, губы дрожали.
— Я слышу ее! Что случилось?
— Казз, в хижине медведь, он сейчас нападет на Бест! Хватай копье! Убей его! Казз, спасай Бест!
Казз вскочил, его руки сжимали воображаемое копье, он прыгнул вперед. Бартон еле успел ускользнуть в сторону. Неандерталец споткнулся о стул и упал лицом вниз.
Бартон нахмурился, опасаясь, что от удара его подопечный может выйти из транса.
— Казз! Ты в хижине! Здесь медведь! Убей его! Убей, Казз!
Со страшным рычанием Казз схватил обеими руками копье-призрак и вонзил его во врага.
— Э-эй! Э-эй! — казавшийся бессвязным поток звуков рвался из его глотки, но Бартон уже давно знал этот язык — хриплую нечленораздельную речь, рожденную на заре времен.
— Я-Человек-Который-Убил-Длиннозубого! Умри-Спящий-Всю-Зиму! Умри, но запомни меня! Умри!
Бартон громко крикнул:
— Казз! Он убежал! Медведь убежал из хижины! Бест спасена!
Неандерталец остановился, сжимая свое копье. Он стоял прямо, оглядываясь по сторонам.
— Казз, прошло несколько минут. Бест уже ушла. Ты снова в хижине. Тебе нечего бояться. Ты вошел, и здесь нет ничего страшного. Кто тут с тобой?