Темный ангел

Боумен Салли

– Ну и что? – Штерн пожал плечами. – Храни его здесь. Пока что будешь надевать, когда приходишь ко мне. А там…

– Так я что-то значу для тебя, оказывается? – Констанца отстранилась от него. Ее голос зазвенел. – Или нет? Вот ты, получается, значишь для меня кое-что. Не очень много, но больше, чем я ожидала, и больше, чем я могла себе позволить. Я обещала себе, что останусь свободной, как ветер, а теперь я не свободна. Я не говорю, что ты можешь разбить мое сердце – уверена, ни один мужчина не может, но ты способен сделать кое-что – и уже успел… – Она замолчала.

Ее лицо стало замкнутым, а глаза – черными и злыми.

Штерн, уже привыкший к странным перепадам настроения Констанцы, тоже не произнес ни слова. Он выжидал, наблюдая за ней. Констанца просто вышла из себя. Она стала лихорадочно дергать застежку браслета; если бы могла сорвать его с руки, то, наверное, швырнула бы через всю комнату, но крошечный ювелирный замок оказался совершенно неприступным. Констанца закричала от гнева, что у нее не получалось справиться с замком.

Штерн спокойно взял ее руку и расстегнул защелку:

– Видишь, как это делается? Хочешь – носи его, а хочешь – нет, но это просто подарок. Не более того.

– Это совсем не просто подарок. Ты ничего не делаешь просто так.

– Извини, если он тебе не понравился. Я хотел сделать тебе приятное.

Штерн обернулся, положил браслет на стол. Потом зашагал по комнате, задумчиво переставляя попавшие под руку вещи. Констанца не сводила с него глаз, ее сердце учащенно билось. Она наговорила лишнего и теперь в душе сердито ругала себя: дура, дура, дура, надо научиться держать себя в руках, если хочешь совладать с ним. Она смотрела, как Штерн взял в руки вазу и принялся неторопливо изучать ее. Он по натуре собиратель, отметила она про себя, ему нравится приобретать красивые вещи. «Я никогда не буду его собственностью», – подумала она.

Но сама эта мысль – стать собственностью такого человека, принадлежать ему безраздельно – оставалась все такой же притягательной, как она ни боролась с ней. Его собственностью. У нее даже озноб прошел по телу. А Штерн, поставив на место вазу, снова взглянул на Констанцу. Он даже не пытался скрыть своей неприязни.

И эта неприязнь подстегнула угасшее было возбуждение. Она сама не понимала, как такое могло случиться. Просто почувствовала, как гнев Штерна, словно электрический заряд, прошел через ее тело. Она ответила ему столь же вызывающе, изобразив на своем детском личике нахальное и бесстыдное выражение.

– Ой, ой, ой, что за гримасы мы умеем делать! – Она надула губы и покачала головой. – Мы обиделись! Я такая грубая, такая злая, оскорбила вас в лучших чувствах! Но только у тебя нет никаких чувств, так что и оскорблять нечего. Но я не нарочно, Монтегю, поверь. Я заслужила наказание. Можешь меня наказывать.

– У меня нет желания наказывать тебя, – холодно ответил он.

– Ты уверен, Монтегю? Судя по твоему виду, тебе хотелось бы отшлепать меня. Отшлепать не понарошку.

– В самом деле? Да я даже пальцем к женщине не притронусь, – бросил он и отвернулся.

– Так как же мы поступим? Я уверена, что ты разозлился.

– Ни в малейшей степени. Я даже настроен по-деловому. Думал, мы обсудим

с тобой наши планы.

– Планы?

– Планы. Я человек методичный, Констанца, поэтому все нужно спланировать заранее. Мы не можем так продолжать. Уловки, обман – это слишком затянулось.

– Не вижу, почему не можем… – Констанца, оправившись от удивления, снова принялась качать головой. – Кроме того, я ненавижу планы. Они сковывают человека так, что…

– Ты как-то предлагала жениться на тебе. Замужество вполне можно назвать частью плана. – Голос Штерна теперь стал вежливо-деловым.

Констанца, пытаясь выглядеть беспечной, хотя на самом деле была предельно сосредоточенна, решила притворно пойти на попятную.

– Жениться на мне? Может, и предлагала, – сказала она беззаботно, – так это было столько месяцев назад… С тех пор много воды утекло. Окленд умер. Я в трауре. Да, признаю, я приходила к тебе, так это…

– Значит, это была еще одна ложь – твое предложение о замужестве?

Констанца запнулась.

– Еще одна ложь?

– Ну да. Ведь ты лгала мне про свою мать, Констанца, – все так же вежливо говорил Штерн. – Мне просто интересно, в чем еще ты солгала мне, только и всего. – Он придвинулся к ней. – Констанца, дорогая, если ты решила врать, особенно мне, то выбери такое, чего нельзя проверить. Старайся при этом обойтись без излишних подробностей – на них всегда попадаются, когда врут. – Он помолчал. – Никакая Джессика Мендл не училась в Слейде. На самом деле – я сомневаюсь, существовала ли вообще такая Джессика Мендл. Ты придумала эту фамилию, вычитала в книге?

Установилась тишина. Лицо Штерна было уже совсем близко, он не отрываясь смотрел ей в глаза. Наконец Констанца вздохнула и улыбнулась.

– Да, из книги, – ответила она. – У Окленда как-то брала.

– А настоящая Джессика действительно была еврейкой?

– Вполне возможно. Она была секретаршей моего отца – в те времена, когда он мог позволить себе держать секретаршу. Он женился на ней, когда она забеременела. Не по любви, конечно. Он ее ненавидел – сам мне об этом говорил очень часто. Если она и была еврейкой, то, по крайней мере, не ходила в синагогу. Как и ты, впрочем.

Это было сказано не без желания уколоть Штерна, задеть за живое. Возможно, Констанца ему больше всего нравилась именно в такие минуты. Поэтому он, соглашаясь, кивнул головой: да, ты попала в точку.

– Так почему ты стала мне лгать?

– Почему? Чтобы ты обратил на меня внимание. Разве не ясно?

– А тебе приходило в голову, что я могу все выяснить? Тебе было безразлично, что твоя ложь раскроется?

– Тогда я не подумала об этом. Видно, недооценила тебя, Монтегю. – Констанца пристально посмотрела ему в лицо, но неприязнь, похоже, уже улетучилась. – Мне не приходило это в голову, – не спеша продолжала она, – и, думаю, ты правильно поступил, что все проверил. А что касается того, что мой обман раскрылся, так я даже рада. Я никогда не выдавала себя за добродетельную женщину. Будет лучше, если ты узнаешь меня такой, какая я есть.