Темный ангел
Шрифт:
– Правда? – переспросила Констанца, отводя глаза. – Значит, ты никогда не злишься?
– Случается. – Штерн перехватил ее взгляд. – Я не люблю, если мне противоречат, Констанца.
– Противоречат! – Констанца скорчила гримаску. – Господи! Да я не знаю ни одного человека, который осмелился бы тебе противоречить. Я-то уж точно нет. Как странно. А я было подумала, когда ты давал мне эти билеты…
– Подарок, Констанца. Сюрприз.
– И, конечно же, какой приятный! И все же… Если ты не сердишься, значит, ты ревнуешь? Так оно и есть. Ага! – Она подняла глаза. – Вижу по твоему лицу. Я попала в точку. Ты ревнуешь меня к Окленду. Вот почему ты поспешил избавиться от дома Пиля, вот почему хочешь утащить меня на другой конец земного шара. Я предполагаю,
К раздражению Констанцы, Штерн принял ее обвинения с вежливым невозмутимым юмором.
– Констанца, дорогая, мне не хочется разочаровывать тебя. Я знаю, что женщины любят приписывать мужчинам подобные мотивы. Так уж у них устроена система мышления. Но в моем случае, увы, ты ошибаешься. У меня есть масса пороков, но ревность не входит в их число.
– Правда, Монтегю?
– Сожалею, но так это и есть. Окленд ровно ничего не значит для меня. Я знал твою точку зрения, потому что часто упоминала о ней. Как ни грустно сообщать тебе истину, но мои действия имеют чисто финансовую подоплеку.
– Значит, ты никогда не испытывал чувства ревности, Монтегю? – спросила Констанца, которая не собиралась сдаваться.
– Насколько мне помнится, ни разу, – коротко ответил он. – И я стараюсь не изменять себе.
Констанца, поняв наконец, что с этой стороны взять его не удастся, слегка нахмурилась и снова прилегла на подушки.
– Конечно, теперь я припоминаю, – задумчиво сказала она. – Как ты говорил? Что ты не обращаешь такого уж внимания на физическую верность – да, так и было. Господи, как ты великодушен, Монтегю. Я совсем не такая.
– Неужто, Констанца?
– Никогда! – вскричала Констанца, привскакивая и стискивая руки. – Я ревнива до мозга костей. Стоит тебе только бросить взгляд на другую женщину, и я вся обмираю внутри. Если ты окажешься с ней в постели – о Монтегю, это будет ужасно! Я чувствую, словно меня режут на куски острыми ножами…
– Констанца, перестань нести чушь! – Штерн сжал ее пальцы. – Ты должна знать, тебе не угрожает никакая опасность… – Он спохватился. – Во всяком случае, немедленная опасность. Я… вполне доволен тобой. У меня нет тяги к другим женщинам.
Констанца всплакнула. Она прижалась к нему. Он признался, подумала она, обнимая его, по крайней мере, он признался. Ее охватил прилив торжества и почти сразу же – поток противоречивых эмоций. Штерн обнимает ее, она чувствует, как его руки гладят ее волосы, губы касаются ее лба: все это вызывает неодолимое стремление сообщить ему истину. Но быть откровенной значило бы обезоружить себя, а этого она не могла себе позволить. Она отодвинулась.
– Значит, вот что мы собой представляем, – успокаиваясь, сказала она. – У меня ревнивая натура, а у тебя нет. Хотя я не могу поверить, что ты настолько сдержан, как пытаешься утверждать. Предположим, я заинтересуюсь другим мужчиной… Предположим, обзаведусь любовником. Этого, конечно, никогда не будет, но если? Тогда ты передумаешь? Ну, хоть немножко? Нельзя же оставаться таким бесстрастным, Монтегю.
– Очень хорошо. Если ты настаиваешь! – Штерн с легким раздражением отмахнулся. – Естественно, в таком случае я буду далеко не бесстрастен, но все-таки постараюсь сдержаться. Как я тебе и говорил, между мужчиной и женщиной есть другие формы проявления неверности, которые кажутся мне куда более важными. И когда я это говорил…
– Да, Монтегю?
– Я… я пытался взглянуть на много лет вперед. Я думал о разнице наших лет. Я пытался быть… реалистом. Ведь, кроме всего прочего, ты очень молода. – Он помедлил. – Когда тебе будет тридцать, Констанца, мне минет шестьдесят.
Он остановился. Констанца внимательно смотрела на него.
– О, я понимаю, – тихо сказала она. – Теперь я поняла. Ты говоришь о будущем, а не о сегодняшнем дне?
– Совершенно верно. Констанца, мы женаты всего лишь год, меньше года…
– Год?! – с удивлением вскрикнула Констанца. – Всего лишь год? А мне казалось, что куда дольше. Ты дал мне счастье, Монтегю. Когда я с тобой, то теряю представление о времени. Я чувствую… ты изменил меня… – Страстно кинувшись к нему, она стала покрывать его лицо быстрыми поцелуями. – Так и есть! Это правда! Если бы я была с тобой все время, если бы никогда не оставалась одна, то изменилась бы еще больше. Я бы стала… – Она остановилась. – Но не обращай внимания. Это неважно. Я просто хотела сказать, как я рада, что ты купил эти билеты, Монтегю.
– Правда? – Штерн приподнял ей подбородок, развернув лицом к себе. Во взгляде его скользнула грусть. – С тобой, Констанца, я никак не могу обрести уверенность. Может, ты и думаешь то, что говоришь. Может, ты хочешь так думать. А порой ты делаешь вид…
– Это правда. Я в самом деле так думаю. Именно это я сейчас и имею в виду. Конечно… – Констанца опустила глаза. Она начала улыбаться. – Конечно, я не могу говорить о будущем. Скорее всего пять минут назад я так не считала или пять лет назад… Понимаешь? Я честна, Монтегю. Я знаю свою натуру. Все же ты хоть немного веришь в мою искренность – а это куда больше, чем кто-либо получал из моих рук. Вот так! Это истина. Когда ты вручил мне эти билеты, я еще не испытала радости. А теперь она пришла ко мне. Думаю, что в Америке мы обретем счастье. Ты только представь себе… – Вскарабкавшись с ногами на кровать, она обвила руками его шею. – Новый мир, который нам предстоит завоевать, как мы и собирались. Кого волнуют Лондон, Винтеркомб и вся эта публика, обитающая в нем? Мы оставим их. Мы сможем начать все сначала. О, как бы я хотела, чтобы мы уехали уже завтра! Ты еще увидишь, как я тебе пригожусь. Я могу работать без передышки и все организовывать – у нас будут самые лучшие приемы, к нам начнут ходить самые интересные люди, весь город будет у наших ног! Я стану… самой лучшей женой для тебя! Ты еще посмотришь на меня и подумаешь: Констанца незаменима…
– Но, моя дорогая, я уже так считаю, – сухо сказал Штерн.
– Ты еще больше будешь так думать! – вскричала Констанца, не обратив внимания на подтекст комплимента. Она тут же начала, как любила делать, извергать поток планов: где они будут жить, как организуют свою жизнь, подробность за подробностью.
2
На этом месте в дневниках я на какое-то время прервалась. Когда я дошла до описания путешествия через Атлантику, то почувствовала смущение. Я знала, что будет дальше, в промежутке времени от 1918 года, когда закончилась война и мои родители поженились, и до 1930-го, года моего рождения.
Все это время мои родители жили в Винтеркомбе. Через несколько лет мой отец приступил к работе в качестве партнера в одном торговом банке в Сити в старании, насколько я себе представляю, возместить хоть часть финансового долга Джейн. Работу эту он не любил, потому что она не отвечала его наклонностям. В этом смысле он, вероятно, был пленником взглядов своего класса: погоня за доходами заставляла его брезгливо кривить губы.
Когда умер его отец – Дентона постиг апоплексический удар в 1923 году, – мой отец оставил торговый банк, дабы проводить все время в Винтеркомбе. Он был полностью вовлечен в многочисленные благотворительные проекты матери, особенно в строительство приюта. Он написал несколько острых статей на эту тему и даже энергично вел кампанию за парламентскую реформу, чтобы общество позаботилось об обездоленных. Он не сомневался, что внешний облик таких учреждений – не только приютов, но и даже тюрем – в огромной мере сказывается на сознании тех, кто обречен в них находиться. Если вы сажаете человека в клетку, говорил он, то он и будет себя вести как животное. Во многих своих предложениях: режим в тюрьмах для мелких правонарушителей должен носить более мягкий характер; дети-сироты должны жить в приемных семьях, а не только под опекой государства – мой отец далеко обогнал свое время. Я думаю, он понимал, что его идеи не будут приняты, но это его не смущало: ему нравилось заниматься безнадежными делами.