Темный ангел
Шрифт:
– Моя дорогая. Тебе бы это решительно не понравилось. Извини, что такого с нами не случилось. Ты же знаешь, что я достаточно предусмотрителен.
– Ах, благоразумие. Ненавижу благоразумие.
– Во всяком случае, кое-что я потерял. Как и все.
– В самом деле, Монтегю? – Она с какой-то странной внимательностью уставилась на него. – Не могу представить! Скорее нажился – это да. Но не потерял.
– Время от времени это случается, Констанца.
Какая-то интонация в голосе Штерна, похоже, смутила ее. Она тряхнула головой.
– Может, и так. Что же, если тебе надо, то иди. Я не хочу задерживать тебя. – Она глянула на маленькие
Штерн вышел. Он не обратил внимания на иронию в ее голосе. За дверью он на мгновение остановился. Как он и предполагал, Констанца сразу же схватилась за телефон. Говорила она на пониженных тонах, но Штерн не собирался подслушивать. Он знал, кому звонит этот доморощенный шпион в обиталище любви – в бюро частных детективов.
Шел он неторопливо. Тротуары были переполнены народом. Люди начали закупать рождественские подарки. Грязный снег лежал на обочинах. Он не мог не вспомнить о Шотландии и о своем медовом месяце тринадцать лет назад. Остановившись, Штерн подставил лицо ветру, продувавшему Пятую авеню. И хотя он был один, у него появилось ощущение, что рядом идет его жена.
Квартира, куда он направлялся, была примерно в десяти минутах хода отсюда. Она была приобретена Штерном на фальшивое имя, через одну из его компаний. Штерн знал, что детективы, которых наняла его жена, скорее всего уже проследили эту связь: в их распоряжении было около года.
Штерна радовало присутствие этих сыщиков. Шпионы заставили его увериться в ревности Констанцы, их присутствие позволяло надеяться, что, возможно, она любит его. Штерн, понимая, насколько нелегкая служба у этих людей, не спешил. Тот человек обычно пристраивался за ним на углу Парк-авеню и Семьдесят второй. И только когда сыщик, отряженный на слежку в этот день, занимал свою позицию, Штерн позволял себе ускорить шаг.
Штерн включил свет в гостиной, которая выходила на Парк-авеню, и пару раз прошелся перед окнами. Когда он убедился, что наблюдатель заметил его присутствие, он сел, скрывшись от его взгляда.
Женщина, которую он ждал, обычно была точна: он платил ей и за пунктуальность. Как и всегда, он может себе позволить пятнадцать минут одиночества до ее появления. На этом Штерн настаивал с самого начала.
На первых порах он на несколько месяцев оставил квартиру без мебели. Ему нравилась ее анонимность, пустота и безликость. В те дни, когда он только приступил к обману, пустой квартиры было более чем достаточно: он не испытывал необходимости ни в присутствии мебели, ни в появлении тут женщины. С самого начала ее визиты были краткими и нерегулярными; по мере того как шли недели, они становились более частыми. В этой квартире Штерн находил отдохновение, которого не имел в своем офисе на Уолл-стрит. И, конечно, не мог и мечтать о нем дома. Оно приходило к нему здесь, в этих пустых комнатах.
Через несколько месяцев его осенило, что сыщики, если они серьезно относятся к своему заданию, могут не удовлетвориться простым наблюдением. Они могут тайно проникнуть в это любовное гнездышко: сделать это было нетрудно. Портье ведь легко подкупить.
Прикинув, что сыщик, попав в любовное гнездышко и убедившись, что тут нет ни ковров, ни стульев, ни даже постели, может счесть это довольно странным, Штерн обставил его. К своему собственному удивлению, он занимался этим с большим тщанием. Он создал вокруг себя обстановку, в которой не было воспоминаний, – обстановку начала века.
Комнаты имели стерильный вид: белые стены, белая мебель, белые ковры. Как занесенные снегом, девственно чистые комнаты, обставленные в современном стиле. Штерн, оглядывая обстановку, чувствовал, что достиг того, к чему стремился: место, свободное от воспоминаний, пустое пространство в недрах города.
Через несколько месяцев после того, как он впервые очутился здесь, он пришел к выводу, что, с точки зрения детективов, тут не хватает еще одного элемента, и тогда нанял женщину. Женщина вполне подходила к этой обстановке. Ее сценический псевдоним звучал как Бланш Лэнгриш. Абсурдное искусственное имя, которое могло выбрать только совершенно невинное создание. Бланш – да, эта девочка вполне подходила к белой обстановке квартиры.
Она была певицей. В первый раз Штерн увидел ее в первом ряду хора «Метрополитен-опера». У нее было высокое чистое сопрано, которое еще нуждалось в шлифовке, но, тем не менее исключительно выразительное и сильное. Штерн, которого тронул ее голос, вступил с ней в разговор: он выяснил кое-что еще. Бланш, обладавшая ангельским голосом, имела инстинкты девочки из шоу. Когда-нибудь, говорила она, ее имя в сиянии рекламы появится на великом Млечном Пути.
Штерн считал, что это вполне вероятно: в девочке чувствовалась настойчивость, напор и на удивление здравый смысл. Когда спустя несколько недель после их первой встречи он выложил ей свое предложение, Бланш подумала и – без возражений – согласилась. Она не задавала вопросов, но любила поболтать. У были короткие платиновые волосы и дерзкая симпатичная мордашка – полная противоположность его жене. Она вписывалась в эти апартаменты. Порой Штерн, видя, как она лежит – длинные ноги, вытянутые на белой коже дивана с хромированной отделкой, думал, что он выбрал обстановку под нее еще до того, как познакомился.
Он платил ей за два визита в неделю двести долларов.
Прошло пять минут. У Штерна не было необходимости смотреть на часы. Он и без них мог точно чувствовать время.
Поднявшись, он подошел к окну. Он позаботился, чтобы на портьеру упала его тень, наблюдатель не должен разочаровываться. Он вернулся в белое кожаное кресло. Он сел и задумался.
Как и всегда, он думал о своем браке. В свое время он был способен уходить от этой темы: многообразие дел, сложность финансовых сделок, увлеченность музыкой и живописью – все это заглушало боль. Теперь Констанца неизменно присутствовала в его мыслях; она прочно угнездилась в них, что Штерн ненавидел и чему сопротивлялся. Часто он испытывал неприязнь к своей жене: он не мог понять, почему продолжает любить женщину, которую не уважает.
Он думал о ее двуличии: сначала маленькие измены, а потом предательства по-крупному. Он вспоминал ее любовников, перечень которых составлял длинный список. Он вспоминал ребенка, потерянного при выкидыше, как утверждала Констанца, в прошлом году. Он не был убежден в существовании всех ее любовников. Он не был даже уверен, существовал ли ребенок и – если он в самом деле был – сделала ли она аборт, или в самом деле случился выкидыш.
– Держи меня, держи меня, держи меня, – повторяла Констанца, лежа в постели с мертвенно-бледным и измученным лицом. – Я все убеждаю себя, что это и к лучшему. Я не уверена, ты ли был отцом. Ох, Монтегю, только не злись. Я знаю, что проявила беспечность. Я никогда больше ее себе не позволю.