Темный ангел
Шрифт:
Наконец я неохотно приникла к окуляру. Френк стоял за мной. Он сказал:
– И тут и там образцы крови, увеличенные в несколько тысяч раз. На слайде справа – кровь, взятая у здорового человека. Округлые образования, которые ты видишь – это белые кровяные тельца, а те, что напоминают маленькие палочки, – это вирусы. Ты видишь, как действуют белые тельца? Они преследуют вирусы, нападают на них и, если хочешь, обезоруживают их. Даже в здоровом теле идет такая война. Она продолжается беспрерывно. Стоит только попасть в пределы тела вирусу, микробу, как организм сразу же отряжает на защиту белые кровяные тельца. А теперь посмотри в левый микроскоп. Этот образчик крови взят у человека, который умирает от лейкемии. Защита организма, его иммунная система отступает. Больше того, она терпит поражение. Белые кровяные
Он остановился. Я выпрямилась. Он мягко сказал:
– Ты понимаешь? Я показал это тебе, потому что только так я могу объяснить: лично для меня второй слайд – это олицетворение Констанцы.
– Ты говоришь чудовищные вещи.
– Знаю. Но я в этом убежден. Я далеко не так жестокосерден, как тебе кажется. Я могу и пожалеть ее, но до определенного предела. Я знаю, что, должно быть, имеются причины, в силу которых она стала такой. – Он напрягся. – Я не верю в представление о чистом зле. Думаю, никогда и не поверю. Тем не менее я воспринимаю ее как зло. Я видел это в Монтегю Штерне. В близнецах Ван Дайнемах. И вижу по нас. И тут я подвожу черту – именно сейчас. – Помолчав, он продолжил: – Если хочешь, можешь осуждать мое мнение, но я считаю большой ошибкой думать, что можно мирно сосуществовать рядом со злом.
Снова наступило молчание. Я слышала в его голосе и мольбу, и гордость, и несгибаемую убежденность идеалиста в то, чему он был глубоко предан. Я подумала: я так и предполагала, мы придем к этому. Я не отводила глаз от белых плиток пола: двенадцать дюймов в одну сторону, двенадцать – в другую.
– Могу я сказать кое-что еще? – Он наклонился ко мне. – Изучая медицину, я сталкивался с людьми, которые, умирая, страстно хотели поправиться и жить дальше. Ребятишки. Мужчины и женщины лет двадцати или тридцати, люди, которые должны были поддерживать и защищать своих близких. Отцы, которые хотели жить ради своих жен и детей. Как страстно они рвались к жизни; мне приходилось проводить с ними время, зная, что они умирают. Вот почему, как видишь, я не реагировал, когда твоя крестная попыталась перерезать себе вены. В физическом смысле она не больна. Все при ней. У нее есть твоя любовь. Все, что необходимо для нормальной жизни. Если она решит умереть, значит, таково будет ее решение. И подведет ее к такому решению врожденная злобность характера.
– Она в самом деле больна, Френк. В твоих словах далеко не вся правда. Больно ее мышление…
– Возможно, – коротко бросил он. – Порой я и сам в это верю. А порой крепко сомневаюсь. Да, ей свойственны некоторые слабости, и у нее высокий уровень притязаний. Я думаю, она сейчас в печали – в искренней печали, но, требуя, чтобы нянчились с ней, лелеяли ее, она хочет довести себя до полного краха. И пока такая политика приносит результаты, она будет ее придерживаться. Мы назначили дату нашей свадьбы – она перерезала себе вены. Она швыряет вазы и раскалывает зеркала. Тебе не кажется, что ей довольно удобно считать себя серьезно больной? Циклы ее припадков без труда можно предсказать. И вечером, когда ты описывала все эти драматические события, они показались мне довольно странными. Все произошло два дня назад? Тем не менее, когда я сегодня сидел с ней за ленчем, она показалась мне в добром здравии и прекрасном состоянии духа.
– Ты сегодня завтракал с Констанцей?
– Да. В ее апартаментах. Она пригласила меня, и я пришел. Она сказала, что ей надо безотлагательно поговорить со мной. И вот в чем оказалось дело. Она хотела вручить мне это.
Он протянул мне полоску бумаги. Я увидела – это был чек; чек на более чем внушительную сумму. Выписан он был на фонд Скриппа – Фостера. Чернила были черные, буквы черные – ровные и выразительные. Я сосчитала нули.
– Без сомнения, это взятка. – Он слегка пожал плечами. – Она намекнула мне, что пришло время понять – я должен дать тебе свободу. Она объяснила, насколько мы не подходим друг другу, что я принесу тебе несчастье, что я мешаю твоей карьере и что ты совершенно не подходишь на роль жены ученого. Она предположила, что тебя не устроит вести скромный образ жизни, что тебе никогда не приходилось экономить и что с моей стороны эгоистично обрекать тебя на нищенское существование. Она сказала, что знает,
– И она пожертвует эту сумму?
– Так она говорит. Она была совершенно искренна и спокойна при этих словах. Теперь, когда ты убедилась, я порву его. Я не хочу иметь с ним дело, с этим чеком: так что, как видишь, мы порвем его мелкими кусочками, на сотню обрывков. Вот так. – Он кинул обрывки под стол. Затем повернулся ко мне. – Теперь я должен попросить тебя еще кое о чем. – Он грустно посмотрел на меня. – Выйдешь ли ты за меня замуж на этой неделе? Или ты собираешься и дальше откладывать? Я уже в начале вечера подумал, что ты хочешь мне это предложить. Я видел по твоему лицу. Нет, – остановил он меня жестом. – Не торопись. Прежде чем ответишь, ты должна знать, что будет одно условие.
– Условие?
– Я больше ни при каких обстоятельствах не встречусь с твоей крестной матерью. Она забирала наши письма. Она выписала этот чек. Она действовала против тебя таким образом, что я никогда не смогу этого забыть. Никогда. Так что я подвожу черту. Вот так.
– И ты никогда больше ее не увидишь? – Я не отрывала глаз от плиток пола.
– Никогда. Я не хочу, чтобы она когда-либо оказалась в нашем доме. Если у нас будут дети, а я от всего сердца надеюсь на это… – У него перехватило дыхание. – Я хочу, чтобы у нас были дети, но не желаю, чтобы они виделись с ней. В таком случае я никогда не буду чувствовать себя спокойно и в безопасности.
– Ты изгоняешь ее, – медленно произнесла я, видя перед собой все те же плитки. Я подняла глаза: – Ты изгоняешь ее, Френк, как и мои родители. Ты это понимаешь?
– Конечно. Когда я пытался решить, как поступать, я вспомнил и об этом, что и придало мне уверенности. Я был прав. Я делаю это ради тебя, как, подозреваю, действовали и они.
– И это условие… – Я помолчала. – Относится ли оно и ко мне тоже? Мне тоже не будет позволено видеться с ней?
– Ты думаешь, я пытаюсь ввести жесткие ограничения? – Он покраснел. – Ты несправедлива ко мне. Ты сама должна решить, хочешь ли ты с ней видеться или нет. Я бы попросил тебя этого не делать.
– Попросил бы? Ах, да, понимаю. Значит, у меня есть какой-то выбор? – Я встала. – Это очень любезно с твоей стороны, Френк, – предоставить мне свободу выбора, когда речь идет о женщине, которую я воспринимаю как свою мать. О женщине, которая воспитала меня…
– Она не твоя мать. И то, как ты ее воспринимаешь, – это часть той самой проблемы. – Он гневно повернулся ко мне и схватил за руку. – И она вела себя по отношению к тебе, как истая мать, не так ли? Какая мать позволит себе прятать письма, которые двое ребятишек пишут друг другу? Какая мать позволит себе подкупить ее будущего мужа? Что еще она должна сделать, прежде чем ты наберешься мужества порвать с ней? Когда ты смотришь на нее, ты слепа, ты хоть понимаешь это?
– Ты ошибаешься. Я не слепа. – Я высвободила руку. – И тут не стоит вопроса о мужестве. Мне не надо читать нотации…
– Читать нотации? Для тебя это нотации?
– Ты притащил меня сюда, как ребенка, усадил за микроскоп и заставил смотреть в него. Говоришь, что женишься на мне, но ставишь условия. Условия – когда речь идет о браке? Я ненавижу это. И презираю.
– Виктория, подожди. Ты не поняла. Слушай…
– Нет. Это ты послушай. Констанца права в одном смысле. Мы действительно разные люди. Мы и не думаем одинаково, и мы не чувствуем одинаково. Для тебя все четко, ясно и понятно, как в твоих делах. Черное и белое. Правые и виноватые. А для меня это все не так. В конечном счете, мне не важно, понимаешь ли ты, плохая или хорошая Констанца. Какая бы она ни была – а она и та, и другая, ей все свойственно, – я люблю ее. Я не могу прекратить ее любить потому, что я ее не оправдываю. Это не срабатывает. И мораль тут ни при чем. Что бы она ни делала, какой бы она ни была, я люблю ее – без всяких условий, как дети любят родителей или родители детей. И я не могу положить этому конец лишь потому, что ты мне это сказал. И я никогда не выйду замуж ни за кого, кто будет меня принуждать к этому.