Темный дом
Шрифт:
— Ничего оригинального, просто я подумал, что тебе может понравиться, — ответил он, смущенно пожимая плечами.
Джо сидел за столом и завтракал. Сегодня Анна приготовила ему равиоли со шпинатом и салат из цветной капусты. Справа стоял высокий бокал со свежевыжатым апельсиновым соком, слева лежало несколько писем, пришедших утром. Обернувшись, он потянулся к стоявшему у плиты столу, дотянулся до чашки и, чуть наклонив ее, посмотрел, что у него на десерт. Им оказалось сливовое варенье, политое кремом. Джо поморщился.
—
— Ешь и не разговаривай. Я лучше знаю, чем тебя нужно кормить. В тебе бактерий — хоть отбавляй.
— Ошибаешься, со мной все в полном порядке, — возразил он усмехаясь.
— Ничего подобного. В последнее время у тебя плохо пахнет изо рта. Если ты не понимаешь, откуда это, то я понимаю. — Она показала на его живот.
Теперь он уже рассмеялся.
— Слушай, Анна. Когда же ты научишься не говорить по-английски, а чувствовать его? Ну представь, что я бы сморозил тебе такое по-французски за столом. Что бы ты почувствовала?
— Ничего. — Она пожала плечами. — К тому же по-французски ты говорить не умеешь. Разве что «бонжур» и «оревуар». И ничего такого страшного я не сказала. В конце концов кто же должен заботиться о тебе, как не я?
Джо нравилось, когда Анна разговаривала с ним таким тоном.
— И кроме того, мне известно, что ты пьешь много лекарств, потому что у тебя сводит челюсть, — закончила она.
Продолжая усмехаться, Джо снова принялся за равиоли.
— И что у вас за язык такой? О чем бы ни говорили, все звучит с каким-то сексуальным оттенком, — пробормотал он, прожевывая салат.
— Дурак ты набитый, — ответила Анна.
— Да? А ты знаешь, как выглядят набитые дураки?
— Теперь ты говоришь, как Дэнни.
Продолжая улыбаться, Джо взял верхнее письмо — оно было из банка. Он разорвал конверт, вытащил листок и стал читать. Постепенно улыбка сползла с его лица.
— Четыреста евро снято со счета. Мебельным магазином, в Дублине, — сообщил Джо.
— Извини, я потратилась немного.
— Как это потратилась?
— Купила дополнительную фурнитуру.
— Я не о фурнитуре. Я говорю о том, что ты расходуешь слишком много. Ведь и эти расходы твой журнал мне не возместит.
— Не возместит, — согласилась Анна. — Но ты же знаешь, как все это важно для меня.
— Знаю, очень хорошо знаю. Только не собираюсь оплачивать все подряд. Что же получается? Сначала две тысячи евро за дом, которым я фактически не владею. Потом мебель для спальни, для столовой… фурнитура…
— Джо, пойми, этот проект мне очень дорог. Таких у меня никогда не было. Здесь я делаю все от начала до конца. Вся моя карьера зависит от нашего маяка.
— Во-первых, это не наш маяк, а во-вторых, твоя карьера может на нем и закончиться.
— Подумай, что ты говоришь! Сколько лет я только и слышала от тебя «моя работа», «моя работа»…
— Потому что благодаря моей работе последние восемнадцать лет ни ты, ни Шон ни в чем не нуждались. А что бы ты сказала, если бы я пару лет назад ее бросил и занялся чем-нибудь другим?
— Ничего бы не сказала, я бы поддержала тебя.
— Интересно, чем же? Анна, ты живешь в нереальном мире. У каждого человека есть бюджет. У твоего чертова журнала тоже есть бюджет. И у нас он есть, провались он пропадом. Так давай его придерживаться, договорились? Или ты хочешь все растратить?
— Неправда, я не растрачиваю.
— Анна, то, что ты делаешь, называется «эгоизм».
— Нет, то, что я делаю, называется работой. Она принесет мне кучу денег, на которые я куплю вам с Шоном много красивых вещей. — Она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась робкой. Джо сделал вид, что не замечает ее.
— Не знаю, на что ты надеешься, но у меня уже сейчас все есть и больше ничего мне не нужно, — закончил Джо. Завтрак он доедал молча.
Отхлебнув пару глотков, Джон Миллер поставил недопитый стакан неразбавленного виски на стойку и тяжело оперся о нее руками. За стойкой, напротив него, стоял Эд Данаэр. Улыбаясь и терпеливо кивая, он вслушивался в монотонное хрипловатое бормотание Джона. В подпитии тот бывал грубоват и резок, но иногда, под настроение, мог заинтересовать слушателя занятным рассказом. Вытерев тыльной стороной ладони кончики черных усов и подтянув рукава белой сорочки, Эд спросил:
— Ну и что было дальше? Как ты после всего этого поступил? А, Джон?
— Нажрался как свинья, — ухмыльнулся тот. — А потом уехал. И возвращаться не собираюсь.
Эд рассмеялся.
— Серьезно. Именно так все и было. Я поехал к другу, и напились мы с ним в стельку. И еще потом два дня гудели беспробудно. На третий за мной приехал брат, Эмметт, ты его знаешь, и уволок меня оттуда. Теперь у Салли есть постановление суда о том, что я не имею права видеть своих детей. — Он зашмыгал носом, заплакал, по щекам потекли слезы. Внезапно горе сменилось злобой. — Ты только подумай, какая же она сволочь! Детей запрещает видеть. Моих маленьких паскудников.
Эд молчал — он знал, что в такие минуты Джон может устроить скандал.
— Не волнуйся, я шуметь не буду, — успокоил его Миллер. — Я еще не настолько пьян.
Покачиваясь на стуле, держась за его спинку, он повернулся и оглядел бар.
В дверях показался Джо и сразу направился к стойке.
— Привет, Джо. Как дела? Что, супруга все возится с маяком? — затараторил Эд.
— У меня все в порядке, Эд, спасибо. Да, Анна все с маяком занимается. Какие-то там у нее проблемы, но ты ее знаешь…
— Эй, приятель, ты о чем там говоришь? — Джон сделал рукой неопределенное движение.
Джо внимательно посмотрел на него.
— Да-да, ты. Я к тебе обращаюсь. — Джон ткнул в него пальцем. — Меня зовут Джон Миллер.
— А меня Джо Лаккези.
— Да знаю я, кто ты. Ты — муж Анны, отец Шона.
— Ты из полиции? — усмехнулся Джо.
— Нет, я не из полиции. Просто я местный и ты местный — значит, я знаю о тебе все.
— Молодец, — холодно произнес Джо и повернулся к Эду.