Темный инстинкт
Шрифт:
Жаль.
— Жаль, — Кравченко кивнул. — Я мало знал Андрея Шипова, но даже с первого взгляда мне показалось, что это был достойный Марины Ивановны человек. Этот парень производил впечатление талантливой, глубокой и обаятельной натуры.
Мещерский воззрился на приятеля: когда тот оставляет свой жуткий жаргон, то изъясняется весьма картинно и витиевато (ну, если опять не валяет ваньку, естественно). Однако даже и тогда строит речь весьма точно бьющей на один, весьма важный эффект.
— Да? Вы так считаете? — Зверев затушил сигарету в пепельнице. — Марине будет дорога такая ваша оценка, но… —
Кравченко молчал.
— Милиция дала какие-нибудь гарантии в том, что убийца будет найден? — спросил Зверев, так и не дождавшись ответа собеседника.
— Кто у нас сейчас дает какие-либо гарантии! — пылко воскликнул Мещерский. — Я попытался спросить прокуроршу, так она даже говорить со мной не стала.
— Сейчас многих убивают. Так нелепо, так жутко.
У нас в студии музыкальный редактор была: замужняя, дети там, внуки уже. Однажды вечером муж позвонил с работы: еду, мол, жди, ужин разогревай. Ждали-ждали, а наутро вызывают в управление милиции, что метро обслуживает (не знаю, как правильно это называется), — Зверев вздохнул. — Мужа опознавать. Кем-то убит — размозжили череп. А что, как… Страшно становится. Господи боже, в какой дикой стране, в каком беспределе полнейшем мы обречены жить! И теперь вот нашей семьи весь этот ужас коснулся. Так, в одночасье, нелепо, так беспричинно…
— Почему же беспричинно? — спросил Кравченко. — Убийства без причины, Григорий Иванович, не бывает.
— Но разве ненормальному нужен повод для того, чтобы кого-то убить?
— Ненормальному? А с чего вы взяли, что Андрей стал жертвой именно ненормального?
— Ну, вы же сами третьего дня говорили за столом об убийстве шабашника, что его убил сумасшедший и что милиция его ищет.
— Ах да, конечно. Я что-то совсем забыл об этом от, расстройства, — Кравченко кротко улыбнулся. — Несомненно, между двумя этими происшествиями существует прямая связь. Вы правы.
— И милиция тоже так считает? — спросил Зверев.
— Откуда же я знаю? Они нас в свои планы и версии, как видите, не очень-то посвящают.
— Но вы же дружите с этим, как его.., он мне говорил свою фамилию — я забыл… С этим энергичным, быстрым, как ртуть, парнем, язык еще у него хорошо подвешен, — Зверев щелкнул пальцами, — с Сидоровым! Он ведь вроде ваш знакомый.
— Мы знакомы недостаточно близко,. — улыбнулся Кравченко. — А это мало значит для таких людей, как этот сыщик.
— Значит, на его откровенность вам рассчитывать не приходится?
— Да господи, с чего вы взяли?
— А я-то болван. — Зверев засмеялся, потом прикрыл рот рукой, оглянулся на дверь и вернул на лицо скорбную мину. — Полночи ведь не спал от любопытства, а? Все думал: хоть вам-то по блату, может, что-то стало известно.
Эх! Это дело, ребята, меня глубоко волнует, — продолжал он уже иным — серьезным и проникновенным — тоном. — Потому что касается моей сестры, человека, которого я очень люблю и уважаю и хотел бы оградить от всяческих несчастий. Понимаете меня?
— Да, — Мещерский кивнул. — Мы тоже многое бы отдали, чтобы облегчить горе Марины Ивановны.
— Спасибо. Сестра будет тронута вашими словами. Ну, извините, если что не так. Идемте вниз. Обстоятельства таковы, что без чашки крепчайшего кофе нам более существовать воспрещается. А может, к кофе и что-то покрепче потребуется добавить.
Внизу в столовой сидели Агахан Файруз, Майя Тихоновна и Алиса. Перед последней стояла початая бутылка джина и пакет с апельсиновым соком. Увидев Зверева, Алиса низко опустила голову. Потом взяла бокал с соком, бутылку и поплелась на террасу. Зверев даже не взглянул в ее сторону. Он отошел к буфету, где теперь воцарилась гигантская черная кофеварка, и, словно заправский бармен, занялся приготовлением кофе.
Файруз застыл, подобно статуе, над тарелкой, где лежали остатки вчерашнего цыпленка. Майя Тихоновна, напротив, беспрестанно двигалась: то садилась, то вставала из-за стола, плыла в гостиную, бесцельно включала там телевизор, выключала, снова возвращалась.
— Не могу, — пожаловалась она басовито. — Все думаю, как она там, милочка моя.
— Марина так и не выходила? — спросил Зверев чуть дрогнувшим голосом.
— Нет. Ночью я слышала, как она все бродит там, бродит. В половине седьмого, утром, попросила, чтобы к ней пришел Егорка. Этот тоже всю ночь не спал. Тут просидел со мной, проплакал. Ну, они вдвоем сейчас там. И никого более она видеть не хочет. О господи, господи, за что нам такая беда? За какие такие грехи? — Майя Тихоновна подперлась мощной дланью. — Коротко наше счастье. Мелькнет и покинет нас навсегда.
Агахан Файруз неожиданно с грохотом отодвинул стул и вышел из столовой, плотно прикрыв за собой дверь.
Женщина проводила его взглядом.
— А вы что же, молодые люди? Ешьте, ешьте. Сегодня день — не дай бог никому такой. На пустой желудок такие дни терпеть — только язву наживать. Давайте ваши тарелки. Без разговоров, ну!
— Майя Тихоновна, а кто такой Алессандро Морески? — спросил Мещерский, желая ну хоть что-нибудь спросить и, быть может, отвлечь эту толстуху от горестных мыслей.
— А-а, этот. Можете в зале взять диск и послушать. Это недавно реставрированная и восстановленная редчайшая запись голоса последнего солиста папской капеллы в Риме. Он умер в начале нашего века, перед Первой мировой. У Мариночки обширная коллекция редких записей.
Есть настоящие жемчужины. — Майя Тихоновна с тяжким вздохом потянулась за кексом с изюмом. — Она ее в Италии начала собирать. Любимые вещи с собой всюду возит.
Слушает.
— А Морески был кастрат? — спросил Кравченко.
— Солист папской капеллы — в те времена, естественно, да. Его голос производит на меня лично не очень приятное впечатление. В нем нет души, одна виртуозная техника.
— Нам сказали, что Андрея в Италии принимали как нового Морески, — осторожно заметил Мещерский.
— Да, он имел определенный успех. Но не забывайте,:
Андрюша пел в концертах Марины. Вместе с Мариной, той, которую в Италии критики называют La Divina — Божественная. А таким титулом могли похвастаться лишь титаны — Мария Каллас, Джоан Сазерленд, Патти, Фаринелли. На вечере в Римской опере присутствовал папский двор, сам Берлускони был. Море цветов, овации. Марина специально для премьера спела арию Далилы, и театр едва не обрушился от восторга. Ах, если бы вы только видели!