Темный инстинкт
Шрифт:
— Кого «их»?
— Андрея и Егорку — его брата. Мы втроем хотели идти. Андрей пришел, сказал, чтобы я чуть подождал.
— Снова подождали?
— Ну да, завтракали еще все, а Егора не было и…
— Его брата не было?
— Не перебивайте меня. — Корсаков произнес это тихо-тихо. Было видно, что от волнения и негодования он еле владеет собой. — Я не знаю, где он был, не видел его до самого обеда.
— Брата? Или самого Шипова?
— Нет, Андрея я видел. Вы еще к нам тогда приезжали за этими двумя — за Кравченко и Мещерским. Я видел, как Шипов с вами разговаривал
— Это и я видел, — усмехнулся Сидоров. — Ну? Мы уехали, а ты.., что ты стал делать потом?
— Ничего. Андрей сказал, что ему надо о чем-то переговорить с женой, что-то насчет отъезда…
— Отъезда? Это что-то новенькое. Он собрался уезжать?
— Не знаю, н-нет вроде бы… Но слово это самое было, я его помню. И он поднялся наверх к Марине. А я ждал его в саду. Потом минут через пятнадцать он спустился и сказал, что с ремонтом лодки, наверное, сегодня не получится: «Не надо начинать что-то хорошее в такой день» — так он сказал. Я еще предложил: «Давай я один там все налажу — это же несложно, новый мотор поставить, а то все лодку ждут кататься и…» А он сказал: «Без меня не трогай». И ушел.
— И куда же?
— Откуда я знаю? Я сидел в саду, а он пошел за дом, кажется. Там у нас тоже есть где позагорать, туда, наверное.
— А ты, парень, пошел следом. Так?
— Да нет же! За ним Петька пошел, а я остался. — Корсаков снова отбросил со лба упавшую челку. — Зачем мне было идти за ним, если мы не собирались на озеро? За ним пошел Пит. Да вы его спросите!
— Спрошу. Гражданина Новлянского Петра Станиславовича допросят в прокуратуре как свидетеля. Пока же мы говорим с вами, Дмитрий Анатольевич. — Сидоров откинулся на спинку стула. — Господин Корсаков. Вольно ж всяких брандахлыстов господами именовать, а? Что глядишь, взглядом меня насквозь прожигаешь? Думал, я эти твои сказки венского леса тут намерен и дальше слушать?
Лодочный мотор, завтрак, пришел-ушел… Нет, ты вот что лучше мне скажи, Димочка, пока я этот вот документик не заполнил: Шипов знал, что ты спал с его женой? Знал, ну?!
Корсаков вскочил точно ужаленный. Его массивная фигура нависла над опером. Еще минута, и, казалось, он обрушит на голову своего мучителя ветхий стул.
— Сядь! — Сидоров и бровью не повел. — Кому сказал! Распрыгался, пианист. Руки побереги — еще пригодятся на рояле-то бренча-ть.
— Вы.., вы мне омерзительны. Вот что. — Корсаков сел на стул.
— А ты что ж, и вправду думал, что ваши про твои амурные художества молчать станут? — Сидоров цинично усмехнулся. — Мне еще тогда про тебя все выложили. Усек?
— Кто?
— Кто? А ты догадайся. Ну, я жду — ответа жду. Шипов знал про твои прежние отношения со Зверевой? Про ваше сожительство?
— А вы у него спросите!
— Не надо мне дерзить, Димочка. И вообще, не дерзить тебе надо, а глубоко задуматься, крепко.
— Над чем? — Корсаков уже взял себя в руки, даже вроде трясти его стало меньше.
— Ну как же, жил ты с такой шикарной женщиной припеваючи. Потом получил под зад коленом, а она наследство оформила и вышла замуж. Потом ты в ее дом приперся — звано или незвано — установим, а потом мужа ее зарезали.
— Нет.
— А меня очень даже. — Сидоров облокотился о стол. — Больше скажу: показалось мне, что дело это хоть и громкое отчасти, но проще пареной репы. Ну, скажешь, куда нож дел? Выбросил, что ли? Куда? На выходах показать сможешь?
Корсаков стукнул себя по колену.
— Да вы что! В чем вы меня подозреваете? Я что — ненормальный совсем уже? Да с какой стати мне было убивать Андрея?!
— С такой стати, что тебя — вон, а его — в загс.
— Да это я от Марины ушел! Я, я! — Корсаков снова вскочил. — У нас с ней действительно.., было. Ну было и прошло. Кончилось все. Давно. Точку мы на этом поставили. Я поставил, сам, потому что…
— Ну да, характерами не сошлись, — фыркнул Сидоров.
— Я собрался изменить свою жизнь. — Корсаков вытолкнул это из себя как бы через силу. — Понимаешь ты это или нет, кретин пустоголовый? Поэтому с Мариной мы и расстались. Хотя все, что нас связывало, кончилось еще раньше. Ушло и… Но мы все равно остались друзьями. — Он сглотнул какой-то ком в горле. — Она же удивительная, редкая. С ней ведь невозможно не быть друзьями. — Это прозвучало горько-насмешливо. — С Андреем ей больше повезло, чем со мной. Вот и все.
— Нет, не все. А ведь заговорил-таки. — Сидоров слушал внимательно. — Итак, повторяю вопрос в третий раз:
Шипов знал про вас?
— Вы же говорите: про нас вам все выложили. Что же меня спрашивать?
— Да или нет?
— Ну да, да!
— Ну и как же он реагировал?
— Никак. Верней, нормально. Как можно реагировать на того, кто уже не представляет для твоей жены никакого интереса?
— А ты, значит, уже интереса не представлял?
— Она.., она — великая женщина. — Корсаков выпрямился. — И в чувствах своих свободна. Она никогда не возвращается к тому, что для нее уже в прошлом. Она новое ищет. И находит. А отработанный материал ей не нужен! Она.., это только пес на свою блевотину возвращается, его судьба такая, а мы…
— Прекрати истерику. — Сидоров поморщился. — Словечки тоже — «пес», «блевотина», а еще культурный.
Ты ж все-таки с ней любовь крутил, охи там, вздохи, а теперь… Сколько вы с ней жили?
Корсаков молчал.
— Ну?
— Полтора года.
— За границей?
— Я приезжал к ней, когда она этого хотела.
— А кто платил? Кто твои вояжи в Италию, в Швейцарию оплачивал?
Корсаков опустил глаза, на щеках его заходили желваки.
— Молчишь, — Сидоров придвинулся ближе. — То-то.
Обычный рядовой альфонс. А гонору-то:
— Не смейте со мной так.., так разговаривать. Я ее любил. И она меня. Деньги тут никакой роли не играли.
— Да? Как же! Будь это тетя Мотя с ткацкой фабрики, не очень бы ты с такой переспелкой роман завел. А с мировой знаменитостью — рады стараться. Любовь! А что же она тебя в загс-то не пригласила?
— Тогда ее муж был еще жив.
— Ну-ну, а когда он почил, так сказать, что же вы тогда не захотели все узаконить? Или ты хотел, а она не очень?