Tempus
Шрифт:
Кучер стегнул поводьями, и резвая лошадка зацокала копытами по мостовой. Густой туман покрывал все вокруг, но это совершенно не мешало кучеру умело править сквозь дымку. Его зоркие глаза смотрели прямо, объезжая кочки и колдобины, а также прохожих, попрошаек, бездомных и каких-то облезлых собак.
– Не получилось? – спросил он, полуобернувшись к мистеру Зонко. Кучер, молодой юноша, говорил со странным еле заметным звонким акцентом, словно привык все время цокать и щелкать языком на лошадей.
– Нет, – раздраженно ответил тот, проводя рукой по темным волосам, из-за чего те оказались в еще большем беспорядке. После этого он спохватился и пригладил волосы ладонью. – Проклятый граф Карлайл, – выругался он, в сердцах ударяя себя по колену. Затем, что-то вспомнив, он полез рукой в нагрудный карман и вытащил часы на цепочке. – На дорогу смотри! – воскликнул он в сердцах, потому что лошадь пошла куда-то вбок, пока кучер отвлекался на него. – И побыстрее, я опаздываю к леди Шанте.
– Есть, сэр, – весело свистнув, кучер полностью развернулся обратно к дороге и стегнул кобылу кнутом. Та поскакала намного быстрее.
– Только не слишком быстро! – запоздало крикнул мистер Зонко, но его крик унес ветер.
Туманные темные улицы уже освещались фонарями, хотя времени было около пяти. Весна, тем не менее, медленно вступала в свои права, добавляя жителям светлого времени, в течение которого они могли любоваться на скрытое за туманом солнце. Правда, честно сказать, на солнце они все равно редко смотрели, но именно дневной свет радовал их, потому что не приходилось так крепко держаться за свои кошельки и сумки, как это следовало делать в темноте. Узкие улицы, вымощенные камнем, были заполнены людьми, которые неизменно занимались самым главным в своей жизни – зарабатывали деньги, чтобы потом их проесть.
– Подходи, покупай! Свежие овощи!
– Да где ж они у тебя свежие, я тебя вчера тут видел, капуста все та же! А картошка – ты взгляни, она же вся проросла!
– Не проросла, а начала размножаться! Я теперь вообще могу продать ее подороже как две по цене одной!
– Тьфу, жулик! – неслось с одного конца, где два джентльмена пререкались из полутьмы над прилавком припозднившегося торговца овощами.
– Рухлядь! Хлам! Собираю хлам, взамен что-то дам! – тянул свою заунывную песню старый еврей, обросший волосами до такой степени, что его голова походила на гриву льва. Он тянул за собой телегу, набитую хламом, а за ним бежала орава беспризорников, норовя что-нибудь стащить. В телеге теснились несметные богатства – сломанная газовая лампа, стул без одной ножки, прожженные тряпицы и прочий сломанный хлам, который, несомненно, в глазах босоногих мальчишек, выглядел бесценными сокровищами. Когда кучер провел коляску мимо них, еврей зло обернулся на детей, и те отпрянули с веселыми криками, держа над головой украденный сломанный стул.
– А вот и не догонишь! Не догонишь! – и они бросились врассыпную.
Из подворотни мимо домов, откуда несло ужасной вонью, слышались чьи-то крики, впрочем, на них никто не обращал внимания. Словом, каждый зарабатывал, как мог.
Мистер Зонко нервно поглядывал на часы, что-то бормоча себе под нос, не забывая при этом держаться другой рукой за край повозки. Его цилиндр подпрыгивал как сумасшедший на каждой кочке, норовя покинуть хозяина.
– А ведь он специально меня задержал, знал же, что я приглашен, слышишь, Мэтью? – недовольно сказал он, обращаясь к единственному слушателю – к юноше-кучеру.
– Наверняка, сэр! – поддакнул кучер, поправляя полы сюртука и натягивая пониже шляпу с кокардой на свои непослушные вихры. Лошадь понеслась еще быстрее, фаэтон 4 резко свернул на узкую улочку, чудом избежав ведра помоев, которое вылилось прямо за их спинами. Мистер Зонко вцепился в дверцу фаэтона, оглядываясь и хмурясь, но ничего не сказал. К сумасбродству Мэтью он давно привык, и наверное, именно за это его и держал (по крайней мере, так подозревал кучер). Фаэтон несся, только что не задевая дома, стоявшие по обе стороны переулка. Какая-то хозяйка, зевая, вышедшая на порог, отскочила с криком обратно внутрь своего дома, посылая им вслед проклятья.
4
Стоит сразу уточнить, что скорее это был экипаж модели Виктория, но Мэтью просто величал экипаж то коляской, то фаэтоном, да и не стремился сильно разбираться в этом всем.
– И вам того же, милая девушка! – крикнул ей молодой кучер, весело ухмыляясь, ведь милой ее можно было бы назвать только в темноте с закрытыми глазами.
Он натянул поводья, и лошадь вдруг вынырнула на оживленную улицу, два раза ударила копытами по мостовой и остановилась у ворот роскошного особняка.
– Прибыли, – будничным голосом произнес кучер, спрыгивая с колков. Он открыл перед мистером Зонко дверь, но тот не спешил вылезать, выглядя каким-то позеленевшим. – Вам нехорошо, сэр? – заботливо спросил он, протягивая ладонь.
– Укачало, – бесцветно произнес тот, хватаясь за протянутую руку. – Я же просил… Ты бы в следующий раз…
– Да, сэр? – с улыбкой спросил Мэтью, поворачиваясь к нему ухом. – Я вас не понял 5 .
– Ой, – мистер Зонко отмахнулся от него и поплелся ко входу, с трудом перебирая ногами, как пьяный.
– Пока-пока! – помахал ему рукой парень, мужчина махнул ему в ответ на прощание и зашел внутрь.
Теперь, пожалуй, можно внимательнее присмотреться к скучающему кучеру. Этот звонкий акцент, эти проскальзывающиеся словечки, которые никто не понимал, потому что они были на русском языке, выдавали в нем Матвея, хотя и прошло целых восемь лет. И это действительно был он – подросший, возмужавший, но в нем все еще угадывался тот мальчик, появившийся в этом мире холодной зимой, – те же темные карие глаза, густые каштановые вьющиеся волосы, лежавшие в еще большем беспорядке, чем у его хозяина (тот хотя бы пытался их пригладить, а Матвей на это плевал с высокой колокольни), только черты лица мальчика загрубели, стали более взрослыми и точенными – исчез мягкий подбородок, за который его когда-то дразнил отец, появилась острота в чертах лица, только кадык на тонкой шее также сильно выделялся, как и раньше. Сразу становилось ясно, на кого в экипаже заглядывались проходящие мимо барышни – на хозяина или на кучера.
5
За столько лет Матвей в совершенстве овладел английским, но, когда ему не хочется ничего понимать, он начинает говорить на ломанном языке, делая вид, что ничего и не слышит.
Как же Матвей оказался на службе у мистера Зонко? Как он оказался Мэтью, в конце концов? Как он жил все эти годы? Что вообще происходит и какой сейчас год?! Чтобы дорогой читатель не терялся в догадках, нам придется вернуться на восемь лет назад к тому времени, когда Матвея по чистой случайности занесло в новый снежный мир (хотя с этим утверждением, вероятно, придется поспорить).
Уже много позже того момента, когда его затащили внутрь незнакомого дома, спасая от обморожения, Матвей узнал, что он оказался не где-нибудь, а в викторианской Англии – самом романтизированном времени в истории Великобритании. Как не слишком прилежный ученик школы, он знал о том, что это за страна такая, подозревал и о том, что у них есть королева, Елизавета II (если посильнее напрячь память), однако ни о какой Виктории он никогда не слышал. Впрочем, единственное, что он тогда знал наверняка – романтикой в это время даже не пахло. Пахло, скорее, отбросами и немытым телом, но об этом чуть позже.
Ровно в тот момент, когда он оказался в незнакомом доме, Матвей не думал обо всех этих тривиальных вещах, потому что ему было так холодно, что эта мысль затмевала все удивление от странной обстановки внутри дома, отсутствии электричества и диковинной одежде жильцов. Мать говорила ему, что говорить с незнакомцами нельзя, да и брать у них ничего не следует, но когда ты сам оказался подобным незнакомцем, что же тебе делать?
Женщину, которая пустила его внутрь, как чуть позже узнал Матвей, звали Дороти Никсон. Это была очень суровая огромная женщина с обвисшим от постоянно нахмуренных бровей лицом и тонкими губами, которые она поджимала, когда была недовольна. То есть почти всегда. Видимо, поэтому ее губы были такими тонкими, считал Матвей. У нее были большие плечи, большая грудь и большие бедра, и конечно же, большие руки, почти мужские, с короткими ногтями и венами на тыльной стороне ладоней. Кожа на них была грубая от постоянной работы и подзатыльников. Поскольку Матвей на собственной шкуре вкусил, что такое подзатыльники миссис Никсон, он мог бы с уверенностью сказать, что сил она не жалела ни на то, ни другое. И вместе с этим большим телом и некрасивым лицом миссис Никсон досталось некрасивое, но очень большое сердце. Некрасивое потому, что она не любила проявлять свои чувства, а большое потому… Ну, здесь должно быть понятно, почему про человека говорят, что он обладает большим сердцем.