Tempus
Шрифт:
Если дорогому читателю к этому времени уже подумалось, что Мэтью славно обжился в викторианском Лондоне и совсем забыл про отчий дом, но теперь вас, возможно, ждет разочарование. Большую часть своих сбережений молодой человек не спускал на проституток и выпивку, как все парни его возраста в Ист-Энде, а откладывал на будущее – на путешествие. Конечно же, на путешествие в Россию. Как бы ни нравилась Мэтью работа кучером и место, в которое он устроился, он уже давно для себя решил, что раз он не может попасть в свое время, по крайней мере, он будет стремиться вернуться в свою страну. Однако оказалось, что путешествие в царскую Россию – удовольствие не из дешевых, особенно для выходца из Ист-Энда, которым все его здесь считали. Все еще сильнее омрачалось тем, что у него при себе не было никаких документов – ни о рождении, ни о крещении (разумеется!), – а значит, приходилось копить и на них, вернее, на то, чтобы заплатить кому-нибудь, чтобы ему эти документы сделали – для выезда за границу.
Звякнули пенни, шиллинги и фартинги, сложенные в копилку. Мэтью поспешно закрыл крышку и снова запер сундучок, пряча его глубоко под кровать. Насчет своего соседа он не питал никаких иллюзий в честности – ведь именно тот однажды по доброте душевной (странное состояние духа для конюха) научил его мухлевать в карты. И поэтому ему не следовало знать, что в их комнате хранится подобное богатство (оно, конечно, никаким богатством не было, но для бедных людей и шиллинг – уже состояние). Конюх, неженатый и не отягощенный семьей, мог бы без зазрения совести спустить все его сбережение на выпивку и какую-нибудь не слишком красивую женщину, если бы нашел их.
Стянув с себя одежду, Мэтью юркнул под кровать, укрываясь тяжелым одеялом, которое упало на него так, словно хотело расплющить. Он еще немного полежал, привыкая к размеренному храпу соседа, а потом закрыл глаза и провалился в сон.
***
Помня о том, что мистер Зонко вчера напился, а сегодня было воскресенье, поэтому всем надлежало пойти в церковь, кучер именно поэтому самозабвенно проспал все на свете. Вылез из-под одеяла он только тогда, когда конюх с опухшим красным лицом гаркнул на него, стоя прямо над кроватью юноши.
– А ну вставай!
– Сам-то вчера спал без задних ног, скотина, – пробормотал Мэтью, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть мужчину.
– Что ты там опять на своем бормочешь? – взвился конюх. Это был не слишком приятной наружности брюнет с опухшим от злоупотребления алкоголем лицом, желтыми зубами от той дряни, что он курил, и налитыми кровью глазами (виной тому опять же был алкоголь). Несмотря на то, что ему было всего тридцать, выглядел он значительно старше (на взгляд Мэтью), хотя по мнению служанок, напротив, сохранился неплохо и, хотя был не то, чтобы завидным женихом, какой-то популярностью у женщин пользовался. Он был крупным в плечах, высоким, плотного телосложения, с квадратным лицом и заросшим щетиной подбородком. Конюха звали Уильям Страут, и, если бы он не пил беспробудно, то давно бы, наверное, нашел себе работу получше и покрепче. Но его брюки были вечно в навозе и соломе, от него густо пахло лошадьми и плохим табаком, а еще он горбился, потому что привык ходить под тяжестью седла на плечах и, вероятно, собственного бессилия как-либо изменить свою жизнь.
Может быть, именно по этой причине он испытывал противоречивые чувства к мальчишке-кучеру. С одной стороны, он считал его желторотым юнцом, (Мэтью в ту пору исполнился двадцать один год), мерзким русским, которого держали на службе исключительно за хорошо подвешенный язык и симпатичную морду (хотя по мнению мистера Страута, даже у лошадей морда была значительно поприятнее), а потому его надлежало бы ненавидеть, шпынять и всеми силами указывать ему на то, что он здесь никто и звать его никак, и вообще работает без году неделя. Чем, собственно, конюх и занимался большую часть времени. А с другой стороны, этот мальчик был очень проницательным, обладал живым умом и подкупающим обаянием. Также нельзя было сказать, что он плохо знал и выполнял свое дело – с ездой и лошадьми у него ладилось, с хозяином он и подавно нашел общий язык с первой встречи (весь особняк Зонко был в курсе про ту историю найма Мэтью). Мэтью в силу некоторого юношеского максимализма подозревал, что тот просто ему завидует, поэтому не воспринимал его тычки и издевки всерьез. Его давно уже ничто не задевало сильно, потому что жизнь в Ист-Энде покрыла его своеобразной непробиваемой броней. Кроме того, в пьяном состоянии мистер Страут иногда любил побеседовать, обнаруживая цепкий ум и страсть к философским рассуждениям, на которые мало кто был способен из знакомых парня. А еще он, скрывая это всеми силами так усиленно, что об этом, конечно, знал каждый в особняке, обожал страшные истории, покупая себе «Грошовые ужасы» 8 и пряча их в каморке под кроватью. Эта черта его характера, случайно обнаруженная Мэтью, казалась ему довольно… милой, что ли.
8
Penny dreadfuls – популярная английская литература в жанре ужасов, из-за своей дешевизны (в один пенни), называлась «грошовой» или «бульварном». Самыми известными персонажами подобных историй были Суини Тодд, Дик Терпин и Вампир Варни.
Вот таким персонажем был сосед Мэтью, который всерьез намеревался сейчас вылить на него ведро воды, если парень сейчас же не встанет.
– Хозяин велел запрягать в церковь, – грозно буркнул он и пошел на выход. На пороге он оглянулся, нерешительно потоптался на месте и вышел, в сердцах хлопнув дверью. Убедившись, что тот ушел, Мэтью наконец высунул нос из-под одеяла, потянулся и резко отбросил его в сторону.
Он вскочил на ноги, чуть не упал от того, что потемнело в глазах, и принялся натягивать сапоги и сорочку. Как назло, а впрочем, как всегда, времени на то, чтобы позавтракать, у него не оставалось. Наскоро умывшись и выпив глоток воды, он помчался на кухню через двор, крича:
– Лиззи! Лиззи! – перепуганные птички, спокойно себе ищущие зеленые ростки на вытоптанном дворике, взметнулись в воздух. Лошадь в конюшне чихнула от неожиданности, а мистер Страут чуть не уронил щетку в ведро.
– И незачем так орать, – недовольно пробормотал он, наклоняясь за водой. – Ишь, еще и лошадь плохо почистил, – на самом деле он придирался, потому что чувствовал некоторую вину перед парнем за то, что вчера уснул до его возвращения, и лошадь пришлось мыть тому в ночи. Все-таки, эту часть работы должен был выполнять конюх.
Мэтью тем временем чудом кубарем не скатился по крошечной лестнице в две ступени в коридор и свернул прямо в кухню со столовой для прислуги, испугав миссис Пирс – почтенную вдову, а по совместительству кухарку у Зонко.
– Вот разорался с утра пораньше! – проворчала она. Женщина как раз убирала остатки завтрака со стола, тоже готовясь к выходу. – Не кричи Лиззи, она уже оставила тебе завтрак, ведь знала, что ты все равно все проспишь.
Женщина указала на край стола, где стоял стакан с молоком, а также тарелка с вареным яйцом и куском хлеба.
– Как она смогла предугадать столь невероятное развитие событий? – расплылся в улыбке парень. – Доброе вам утро, миссис Пирс, – он отвесил ей глубокий шутливый поклон, из-за чего его сюртук, который он забросил на плечо, съехал вниз и упал на пол.
Миссис Пирс хмыкнула, глядя на эту картину.
– Действительно, – скептично заметила она на слова юноши. – Надеюсь, что уж в этот раз Его Преподобие Джеймс Уиллоби не пустит тебя на порог. Вот было бы настоящее воскресенье у Господа сегодня! – сказала она. Эта были слова, сказанные с определенным смыслом. Преподобным Уиллоби звали местного пастора, который хоть и проповедовал любовь ко всему живому, но почему-то его любовь не распространялась на Мэтью. Впрочем, все также единодушно полагали, что, если позволить Мэтью не ходить в церковь, тот в конце концов пойдет по бесовской стезе и его душу будет не спасти. Одно можно было сказать наверняка – приходской священник в Ист-Энде наверняка от души поблагодарил Бога, когда мистер Смит отправился на службу конюхом в совершенно другой район Лондона.
Не то, чтобы Мэтью плохо себя вел на воскресных службах в церкви. Впервые попав в нее в юности вскоре после попадания в этот мир (это был какой-то обязательный ритуал этого мира, как ему показалось сначала), он с восторгом ребенка рассматривал прихожан и их пусть и бедные, но нарядные одежды, а также пастора с добрым лицом, который держал в руках красивую книгу. Однако по мере того, как совершенствовался его английский, исчезало и это волшебное ощущение иного сказочного мира в стенах церкви. Белые стены, неудобные скамьи, скучная проповедь и невозможность двигаться, когда хотелось бегать и прыгать, как любому нормальному подростку, вконец вгоняли его в скуку. Чтобы как-то разогнать ее, он принялся донимать Преподобного своими вопросами, смысл которых сначала можно было списать на детскую любознательность, но которые затем превратились в откровенно еретические и опасные речи. Уже вскоре у него возникли ожесточенные дебаты со священником, которого он называл не иначе как странным для других русским словом поп, но поскольку оно было похоже на римское «папа», пастор, Преподобный Джордж Нэрроу, был в ярости – англиканская церковь никогда не назовет себя выше королевы!