Темы и вариации

Пастернак Борис Леонидович

Ты душная, как май, ямская, Шевардина ночной редут, Где тучи стоны испускают И врозь по роспуске идут.

И в рельсовом витье двояся, Предместье, а не перепев Ползут с вокзалов восвояси Не с песней, а оторопев.

Отростки ливня грязнут в гроздьях И долго, долго до зари Кропают с кровель свой акростих, Пуская в рифму пузыри.

Поэзия, когда под краном Пустой, как цинк ведра, трюизм, То и тогда струя сохранна, Тетрадь подставлена, струись!

11. Два письма

Любимая, безотлагательно, Не дав заре с пути рассеятся, Ответь чем свет с его подателем О ходе твоего процесса. И если это только мыслимо, Поторопи зарю, а лень ей, Воспользуйся при этом высланным Курьером умоисступленья. Дождь, верно, первым выйдет из лесу И выспросит, где тор, где топко. Другой

ему в догонку вызвался, И это под его диктовку. Наверно, бурю безрассудств его Сдадут деревья в руки из рук, Моя ж рука давно отсутствует: Под ней жилой кирпичный призрак. Я не бывал на тех урочищах, Она ж ведет себя, как прадед, И знаменьем сложась пророчащим Тот дом по голой кровле гладит. На днях, в тот миг, как в ворох корпии Был дом под костромой искромсан, Удар того же грома копию Мне свел с каких-то незнакомцев. Он свел ее с их губ, с их лацканов, С их туловищ и туалетов, В их лицах было что-то адское, Их цвет был светло-фиолетов. Он свел ее с их губ и лацканов, С их блюдечек и физиономий, Но сделав их на миг мулатскими, Не сделал ни на миг знакомей. В ту ночь я жил в москве и в частности Не ждал известий от бесценной, Когда порыв зарниц негаснущих Прибил к стене мне эту сцену.

12. Осень

(пять стихотворений)

С тех дней стал над недрами парка сдвигаться Суровый, листву леденивший октябрь. Зарями ковался конец навигации, Спирало гортань, и ломило в локтях.

Не стало туманов. Забыли про пасмурность. Часами смеркалось. Сквозь все вечера Открылся, в жару, в лихорадке и насморке, Больной горизонт и дворы озирал.

И стынула кровь. Но, казалось, не стынут Пруды, и, казалось, с последних погод Не движутся дни, и, казалося, вынут Из мира прозрачный, как звук, небосвод.

И стало видать так далеко, так трудно Дышать, и так больно глядеть, и такой Покой разлился, и настолько безлюдный, Настолько беспамятно звонкий покой!

Потели стекла двери на балкон. Их заслонял заметно-зимний фикус. Сиял графин. С недопитым глотком Вставали вы, веселая навыказ,

Смеркалась даль, спокойная на вид, И дуло в щели, праведница ликом, И день сгорал, давно остановив Часы и кровь, в мучительно великом Просторе долго, без конца горев На остриях скворешниц и дерев, В осколках тонких ледяных пластинок, По пустырям и на ковре в гостиной.

Но им суждено было выцвесть, И на лете налет фиолетовый, И у туч, громогласных до этого, Фистула и надтреснутый присвист.

Облака над заплаканным флоксом, Обволакивав даль, перетрафили. Цветники, как холодные кафели. Город кашляет школой и коксом. Редко брызжет восток бирюзою. Парников изразцы, словно в заморозки, Застывают, и ясен, как мрамор, Воздух рощ и как зов, беспризорен. Я скажу до свиданья стихам, моя мания, Я назначил вам встречу со мною в романе. Как всегда, далеки от пародий, Мы окажемся рядом в природе. Bесна была просто тобой, И лето с грехом пополам. Но осень, но этот позор голубой Обоев, и войлок, и хлам! Разбитую клячу ведут на махан, И ноздри с коротким дыханьем Заслушались мокрой ромашки и мха, А то и конины в духане. B прозрачность заплаканных дней целиком Губами и глаз полыханьем Впиваешься, как в помутнелый флакон С невыдохшимися духами. Не спорить, а спать. Не оспаривать, А спать. Не распахивать наспех Окна, где в беспамятных заревах Июль, разгораясь, как яспис, Расплавливал стекла и спаривал Тех самых пунцовых стрекоз, Которые нынче на брачных Брусах мертвей и прозрачней Осыпавшихся папирос. Как в сумерки сонно и зябко Окошко! Сухой купорос. На донышке склянки козявка И гильзы задохшихся ос. Как с севера дует! Как щупло Нахохлилась стужа! О вихрь, Общупай все глуби и дупла, Найди мою песню в живых! Здесь прошелся загадки таинственный ноготь. А пока не разбудят, любимую трогать Так, как мне, не дано никому.

Как я трогал тебя! Даже губ моих медью Трогал так, как трагедией трогают зал. Поцелуй был,как лето. Он медлил и медлил, Лишь потом разражалась гроза.

Пил, как птицы. Тянул до потери сознанья. Звезды долго горлом текут в пищевод, Соловьи же заводят глаза с содроганьем, Осушая по капле ночной небосвод.

С т и х и р а з н ы х

л е т

1918 - 1931

С м е ш а н н ы е с т и х о т в о р е н и я

Другу

Иль я не знаю, что, в потемки тычясь, Вовек не вышла б к свету темнота, И я урод, и счастье сотен тысяч Не ближе мне пустого счастья ста? И разве я не мерюсь пятилеткой, Не падаю, не подымаюсь с ней? Но как мне быть с моей грудною клеткой И с тем, что всякой косности косней? Напрасно в дни великого совета, Где высшей страсти отданы места, Оставлена вакансия поэта: Она опасна, если не пуста.

Анне Ахматовой

Мне кажется, я подберу слова, Похожие на вашу первозданность. А ошибусь, мне это трын-трава, Я все равно с ошибкой не расстанусь. Я слышу мокрых кровель говорок, Торцовых плит заглохшие эклоги. Какой-то город, явный с первых строк, Растет и отдается в каждом слоге. Кругом весна, но загород нельзя. Еще строга заказчица скупая. Глаза шитьем за лампою слезя, Горит заря, спины не разгибая. Вдыхая дали ладожскую гладь, Спешит к воде, смиряя сил упадок. С таких гулянок ничего не взять. Каналы пахнут затхлостью укладок. По ним ныряет, как пустой орех, Горячий ветер и колышет веки Ветвей и звезд, и фонарей, и вех, И с моста вдаль глядящей белошвейки.

Бывает глаз по-разному остер, По-разному бывает образ точен. Но самой страшной крепости раствор Ночная даль под взглядом белой ночи.

Таким я вижу облик ваш и взгляд. Он мне внушен не тем столбом из соли, Которым вы пять лет тому назад Испуг оглядки к рифме прикололи.

Но, исходив из ваших первых книг, Где крепли прозы пристальной крупицы, Он и во всех, как искры проводник, Событья былью заставляет биться.

Марине Цветаевой

Ты вправе, вывернув карман, Сказать: ищите, ройтесь, шарьте. Мне все равно, чем сыр туман. Любая быль как утро в марте.

Деревья в мягких армяках Стоят в грунту из гумигута, Хотя ветвям наверняка Невмоготу среди закута.

Роса бросает ветки в дрожь, Струясь, как шерсть на мериносе. Роса бежит, тряся, как еж, Сухой копной у переносья.

Мне все равно, чей разговор Ловлю, плывущий ниоткуда. Любая быль как вешний двор, Когда он дымкою окутан.

Мне все равно, какой фасон Сужден при мне покрою платьев. Любую быль сметут как сон, Поэта в ней законопатив. Клубясь во много рукавов, Он двинется подобно дыму Из дыр эпохи роковой В иной тупик непроходимый.

Он вырвется, курясь, из прорв Судеб, расплющенных в лепеху, И внуки скажут, как про торф: Горит такого-то эпоха.

Мейерхольдам

Желоба коридоров иссякли. Гул отхлынул и сплыл, и заглох. У окна, опоздавши к спектаклю, Вяжет вьюга из хлопьев чулок. Рытым ходом за сценой залягте, И, обуглясь у всех на виду, Как дурак, я зайду к вам в антракте, И смешаюсь и слов не найду. Я увижу деревья и крыши. Вихрем кинуться мушки во тьму. По замашкам зимы замухрышки Я игру в кошки-мышки пойму. Я скажу, что от этих ужимок Еле цел я остался внизу, Что пакет развязался и вымок, И что я вам другой привезу. Что от чувств на земле нет отбою, Что в руках моих плеск из фойе, Что из этих признаний любое Вам обоим, а лучшее ей. Я люблю ваш нескладный развалец, Жадной проседи взбитую прядь. Если даже вы в это выгрались, Ваша правда, так надо играть. Так играл пред землей молодою Одаренныщ один режиссер, Что носился как дух над водою И ребро сокрушенное тер. И, протискавшись в мир из-за дисков Наобум размещенных светил, За дрожащую руку артистку На дебют роковой выводил. Той же пьесою неповторимой, Точно запахом краски дыша, Вы всего себя стерли для грима. Имя этому гриму душа.

Пространство

Н. Н. Bильям-Вильмонту

К ногам прилипает наждак. Долбеж понемногу стихает. Над стежками капли дождя, Как птицы, в ветвях отдыхают.

Чернеют сережки берез. Лозняк отливает изнанкой. Ненастье, дымясь, как обоз, Задерживается по знаку,

И месит шоссейный кисель, Готовое снова по взмаху Рвануться, осев до осей Свинцовою всей колымагой.

Недолго приходится ждать. Движенье нахмуренной выси, И дождь, затяжной, как нужда, Вывешивает свой бисер.

Как к месту тогда по таким Подушкам колей непроезжих Пятнистые пятаки Лиловых, как лес, сыроежек!