Тень Арднейра
Шрифт:
Таверс кивнул и продолжил разглядывать рисунок на ковре.
– А ты… Ты отправляйся в Айрун. Найдешь дом, где жила леди, и передашь ее родным письмо.
Он стряхнул песок с бумаги, капнул воском и оттиснул герб.
… Когда Юдин ушел, Тиорин расположился в любимом кресле и погрузился в безрадостные по большей части размышления – снова о Вейре, о словах Оракула, о том, как его чуть было не отправили прямехонько в Бездну… Как было бы здорово, если бы все вопросы разрешались одним ударом меча! Как в старое, доброе время, когда не существовало еще эрга Тиорина, а был всего лишь человек Тиорин,
«Но это время давно миновало».
Он подхватил свечу со стола и неслышно вышел из кабинета.
Над Айрун-ха висело яблоко луны, налитое золотым соком. По полу стлались серебристые лунные дорожки вперемешку с угольно-черными тенями.
Тиорин вздохнул.
«Что ты можешь увидеть сейчас? Она спит. Возможно, в своих снах еще человек, и вместе с тем молодым дураком, которого ты располовинил не так давно. Ты хочешь знать, сохранит ли она в сердце ненависть, когда проснется? Но сейчас ничего не понять. Все решится… потом».
Все как-то глупо выходило, и эрг чувствовал, как все больше и больше запутывается в липкой паутине сомнений; при этом ощущения получались самые что ни на есть мерзкие.
…Он беззвучно отворил дверь, которая вела в богато убранную спальню. Золотистый огонек спугнул мрак, тени разбежались, словно мыши, по углам и тревожно замерли. Эрг на цыпочках подобрался к кровати, мысленно обзывая себя несмышленым мальчишкой.
«Что ты хочешь увидеть?»
Тиорин взглянул в лицо спящей леди Саквейра.
В неверном свете оно показалось ему совсем молодым и беззащитным; только в уголках бледных губ нежданно прорезались горькие складочки, да еще одна тонкая морщинка легла меж бровей. Могла ли эта женщина захотеть смерти своего создателя? Тиорин не был уверен. Но то, что среди детей Первородного пламени зовется мудростью Бездны, подсказывало ему: пламя Вейры горело ровно и чисто, и не было в нем места ни коварному предательству, ни потаенной ненависти.
– Да сгинут в Бездне все дурные знаки, – прошептал Тиорин Элнайр.
Невесть откуда взявшийся сквозняк дернул огонек свечи, словно пытаясь сорвать его и швырнуть в холодную тьму ночи.
И пока катилась на убыль ночь, луна растворялась в светлеющем небе, а лорд Саквейра сидел в своем кабинете, безуспешно пытаясь нащупать мысли эрга Иххорских земель, архивариус Айруна мирно спал в своей теплой постели.
Ему снился чрезвычайно приятный сон – будто бы Жильер пришел к нему, приемному отцу, опустился на одно колено и, выполняя все предписания этикета, попросил выдать за него Вейру. Хихикая и потирая руки Мильор Лонс дал согласие (в самом деле, давно пора! Любой порядочный мужчина уже давно бы женился!), Жильер расцвел и стал расписывать, как прекрасно они заживут теперь, когда наместник Саквейра отрядил его прислуживать самому лорду…
Тут Мильор Лонс, к собственной досаде, внезапно проснулся. Сон все еще кружился над ним, щекочуще касаясь крыльями, и архивариус подумал:
«С какой стати? Вот уже сколько лет ни один смертный не был допущен ко двору эрга… Да и сам владыка, похоже, спит глубоко в пещерах, и просыпаться не собирается… А вот Вейра…»
Тут мысли маленького архивариуса поменяли направление. Сон-то хорош был, ничего не скажешь, но, но! Только и оставалось надеяться, что Жильер сжалится над стариком, пригревшим в зимнюю стужу тощего мальчишку… Потому что Вейра Лонс, к великому прискорбию отца, не обладала ни привлекательной для мужчин Саквейра внешностью, ни приданым, что было во стократ хуже.
Мильор заворочался, кряхтя; мысли о приданом для Вейры давно стали зубной болью. Но от зуба можно избавиться, а вот где взять золота, этих трижды проклятых блестящих кружочков, за которые покупается даже в меру счастливое замужество?
«Жильер – добрый малый», – с надеждой думал архивариус, – «он просто не может оставить Вейру на больного старика-отца!»
И, несколько взбодрившись, Мильор принялся вспоминать те «знаки страсти нежной», которые нет-нет, да мелькали в синих глазах Жильера при появлении дочурки. Тут же шипящей гадюкой выползла подленькая мыслишка о том, что Жильер – не просто «добрый малый», но крепкий молодой мужчина, который еще и служит при наместнике Саквейра. Уж там-то, при дворе, наверняка полно вертихвосток, и Вейра, вечно копающаяся в книгах, лишь бледная мышка по сравнению с ними.
Мильор Лонс повернулся на другой бок, слушая надрывный скрип кровати. Близился рассвет, тени на полу бледнели и расплывались.
«Вот и новый день начался».
И архивариусу пришло в голову, что можно подняться рано, раз уж сон нейдет, и заняться пересадкой фиалок в саду.
«А с Жильером поговорю, как только они вернутся… С ярмарки, как же… Знаю я эти ярмарки. А Вейру надо выдавать замуж, не то останемся и вовсе вдвоем».
Улыбаясь, Мильор Лонс облачился в стеганый халат, спустился в кухню, чтобы выпить чашечку крепкого чая, и уже занес носик чайника над сколотым краем чашки, как в дверь постучали.
Громко, требовательно.
Чайник вернулся на печь, сердито выпустил струйку пара. А Мильор Лонс, подозревая, что прислуга в лице старой Делозы и не думала просыпаться, пошлепал к двери.
…В сером прямоугольнике двери стоял рыцарь в черной кольчуге. Одной рукой он придерживал за уздечку холеного вороного жеребца, другая была занята свитком.
– Эммм? – архивариус очень хотел сказать что-нибудь более вразумительное. Но дело в том, что… да, он сразу сообразил, кто этот рыцарь. Даже без шлема. Даже в человечьем облике, с открытым и приятным лицом.
«А если он пришел, чтобы забрать меня?» – пронеслась шальная мысль, от которой затряслись руки и предательски подогнулись колени. Мильор Лонс не зря был ахивариусом; уж он-то знал, что такое могильник, и зачем таверсы спускаются в Айрун… Или покарать, или принести в жертву давно уснувшим детям огня… иного не дано, а, следовательно…
– Это дом Вейры Лонс, дочери архивариуса Айруна? – спокойно поинтересовался таверс, разглядывая человека.
– Ыгххх… – Мильор судорожно вытолкнул застрявший в горле воздух. Значит, все-таки не карать (да ведь и не за что). И не для жертвоприношения (в противном случае, уже приложил бы мечом по темечку и взвалил бесчувственное тело поперек седла). Но что же тогда? Сердце болезненно перевернулось в груди и сжалось. Зачем, спрашивается, эргу дом архивариуса?