Тень чужака
Шрифт:
Перешел на другую сторону сруба. Из окна, у которого он встал, открывался вид на пустошь. Сейчас в поле его зрения были практически все срубы; часть из них заслоняли друг друга. Все, что он видел, выглядело спокойным и безлюдным. Единственным, что нарушало спокойствие, был ветер. Его порывы были временами так сильны, что пригибали к земле кусты.
Вглядываясь в пустошь, простоял около получаса, пока наконец не увидел: от дальнего конца пустоши сюда, к причалу, идет Гусь.
Движения Стевенсона, двигавшегося по тропинке,
Когда до идущего оставалось ярдов пятьдесят, услышал вызов рации и голос Танука:
— Сэр, вижу Стевенсона.
— Я тоже. Все в порядке. Оставайтесь пока на месте. И ждите моего сигнала.
— Есть, сэр.
Подошел к выходу. Отодвинул щеколду. Дверь приоткрылась, образовав щель. Целиком в эту щель Гусь, продолжавший движение, попадал лишь изредка, но этого было вполне достаточно, чтобы за ним наблюдать. Когда же Стевенсон оказался в опасной близости, Шутов, найдя щель между дверными досками, шагнул к ней. От обзора его теперь надежно закрывала створка.
Подойдя к срубу, Гусь остановился. Некоторое время стоял, внимательно рассматривая дверь. Судя по выражению лица, сейчас он что-то решал про себя. Наконец вытащил из кармана руку. Как и ожидал Шутов, в ней был пистолет, «беретта». Шагнув к двери, Гусь одновременно поднял «беретту». В тот же момент Шутов увидел: из сруба, находящегося точно напротив, вышел Коулмен. В руках он держал карабин. Лицо бакенщика было сосредоточенным. Прижав приклад карабина к плечу, Коулмен прицелился точно в спину Гуся. Сказал:
— Привет, Нол.
Стевенсон застыл. Шутов видел, как он стоит, держа «беретту» на уровне глаз и покусывая губы. Коулмен предложил:
— Бросай свою пушку. Я пока не очень злой. Но могу разозлиться.
— Дэйв… — Стевенсон усмехнулся. — Тебе-то я что сделал? А, Дэйв? Хорошо, я брошу пушку — и что это тебе даст? А?
По выражению лица Стевенсона Шутов понял: он готовится прибегнуть к старому трюку. Падая, перевернуться и открыть огонь по противнику. Но дальше произошло то, чего Шутов никак не ожидал. Откуда-то сверху, с пригорка, донесся сухой щелчок выстрела. Одновременно с ним на виске Стевенсона возникло темное пятнышко. В следующую секунду из пятнышка хлынула кровь. Нелепо согнувшись, Стевенсон осел. Выронив «беретту», стал растягиваться на земле. Именно растягиваться: так растягивается упавшая квашня. Дернулся — и застыл.
Как только щелкнул выстрел, бакенщик, судя по замедленным движениям и приоткрывшемуся рту, впал в столбняк. Лишь убедившись, что Стевенсон мертв, резко повернулся к пригорку. Поднял карабин как раз в тот момент, когда прогремел второй выстрел. Похоже, пуля попала ему в область сердца; выронив карабин, Коулмен надрывно крякнул. Пытаясь подтянуть руки к левой стороне груди, сделал шаг вбок. Упал.
Именно поэтому еще две пули, пущенные оттуда же, сверху, в него не попали. А шмякнулись с глухим стуком о землю рядом с бакенщиком — одна за другой.
В этот момент, решив, что связаться с Тануком успеет всегда, Шутов покатился к Коулмену по земле. Бакенщик нужен был ему живым. Перекатившись, схватил раненого за руку, еле успев оттащить за приоткрытую дверь сруба. Пока он это делал, выстрелы щелкали непрерывно. Несколько пуль успели впиться в землю рядом с ним и Коулменом. Оказавшись за дверью и отдышавшись, подумал: тот, кто стоит наверху, стрелять умеет.
Посмотрел на бакенщика. Судя по тяжелому дыханию и закатившимся глазам, тот был плох. Тем не менее, встретив взгляд Шутова, попытался улыбнуться.
— Майк… Видите… Вот… Как… пришлось… Из-за Наташи…
— Из-за Наташи? Но почему?
— Долго… объяснять… Берегите… — Закусив губу, бакенщик судорожно сжал его за плечо, видимо, пытаясь облегчить боль. — Берегите Наташу… Она… здесь… Она здесь ни при чем.
Последняя фраза, похоже, отняла у Коулмена слишком много сил. Обмякнув, он закрыл глаза.
Шутов лежал, повторяя про себя: нельзя дать Коулмену умереть именно в этот момент. Никак нельзя.
Будто угадав его мысли, бакенщик открыл глаза. Прошептал:
— Уходите…
— Что? — переспросил Шутов.
— Уходите… Вы… все видели… Он… точно вас убьет. Не сегодня, так завтра… Он… уберет вас… Уходите…
— Кто «он»?
— Ник… — Бакенщик посмотрел на Шутова так, что стало ясно: это последние секунды его жизни. — Ник Уланов.
Чего Шутов не ожидал, так этих слов. Впрочем, через несколько мгновений подумал: может, именно этих слов он и ожидал. Спросил:
— Что — там, наверху, Уланов?
Бакенщик застонал от боли. Выдавил:
— Да…
— Вы уверены?
— Как… я могу быть… не уверен… когда он… меня убил… — Эти слова выходили изо рта Коулмена вместе с кровавыми пузырями.
— Вы видели его?
— Конечно… видел… Уходите…
— Но… — Шутов замолчал. Замолчал, потому что говорить было не с кем. Дыхание бакенщика прервалось. Голова, отвалившись чуть вбок, застыла. Кожа приобрела новый оттенок. Этот оттенок, пергаментно-молочно-желтый, был слишком хорошо знаком Шутову. Он видел его много раз.
Несмотря на то, что бакенщик был без всякого сомнения мертв, он на всякий случай потрогал лоб. Теплота кожи еще ощущалась. Но это была теплота остывающего тела. Теплота покойника.
Убедившись в этом, достал рацию. Сказал:
— Танук, что у вас?
— У меня все в порядке. Вы не ранены?
— Нет. Можете выбраться из сруба незаметно? И так же незаметно подняться наверх? На пригорок?…
— Конечно.
— Сверху, с пригорка, только что кто-то стрелял. Этот кто-то убил двух человек. Стевенсона и Коулмена.