Тень дракона
Шрифт:
Подкатил микроавтобус и выгрузил съемочную группу службы новостей. Длинный оператор привычно осмотрел местность на предмет точек съемки, засек Шатова, кивнул и что-то сказал журналисту. Журналист, лицо которого Шатов помнил, а вот имя с фамилией уже забывал раз пять, торопливо поискал Шатова глазами, увидел и тоже кивнул.
На лице его отразилось легкое сомнение, будто он решался, куда направить свои стопы – к гробу убитого мента, о котором журналист ничего не знал, да и особо помнить не собирался, или к Шатову.
И Шатову показалось, что если бы не своевременное вмешательство инспектора Центра общественный связей, то выбор был бы сделан в пользу безработного журналиста. Странно, подумал Шатов. С чего бы это такая популярность? Или то, о чем вчера предупреждал Дракон уже начало осуществляться? Или это он просто себя снова накручивает?
Телевизионщики скрылись в здании и через несколько минут двери открылись для всех. Пошел и Шатов.
Играла музыка, тихо переговаривались люди. Погон было немного – крупнозвездочное начальство прошло вперед, а опера, составлявшие большую часть публики, медленно рассредоточились вдоль стен зала.
Четыре автоматчика стояли по углам гробы, чуть в стороне, на стуле сидела молодая женщина.
– Хорошо, хоть детей не было, – сказал кто-то тихо за спиной Шатова.
– Это ты жене… вдове объясни, – ответил второй голос.
– Товарищи, – сочным басом сказал милицейский генерал.
Выступать генерал явно умел и, судя по всему, любил. А то, что он не перепоручил первого слова своему заму, должно было свидетельствовать еще о демократизме и заботе о подчиненных.
Сейчас он скажет о боевом посту. Генералы всегда говорят о боевом посту, потому, что… Потому, что так всегда говорят генералы. Потому, что…
– Выполнил свой гражданский долг, – сказал генерал. – Бросился спасать человека, но…
Как это – бросился спасать? Шатов обвел зал недоуменным взглядом, выискивая оперов из группы Сергиевского. Как это – спасать? Что за чушь? Что за фокусы?
Кто придумал эту прелесть – погиб спасая? Начальство, или лично майор Сергиевский?
В любом случае получается лихо. Не в результате ошибки при планирования операции, а так… Проходил старший лейтенант милиции мимо спорткомплекса, услышал легкий треск рвущейся арматуры и бросился спасать шестнадцатилетнюю школьницу. Но не успел.
А что же тогда случилось с Тарановым? Упал на гвоздь? И никого из знакомых… Нет, есть. Справа, возле стены над всеми возвышался Гремлин. Возле него мелькнуло лицо Пирога. Все? А где?..
Майор находился чуть ближе к начальству, но в общую группу руководства не затесался. Не допущен…
После генерала слово взял кто-то из областных чиновников, повторил в общих чертах уже сказанное, но напоследок сообщил, что вдове будет предоставлена однокомнатная квартира. Стоявший рядом полковник чуть было не зааплодировал, но вовремя сдержался и потер руки.
Шатов устало душно.
Вот и все. Был старший лейтенант Рыжов, специалист по задержанию, и нет старшего лейтенанта. Нет и его жены – осталась только вдова.
Комок поднялся по горлу. Зачем все это? Эта нелепая панихида, высокопарные выступления, замаскированные под душевность? И стоявшие вдоль стен опера пришли вовсе не за тем, чтобы слушать эти речи, и уж тем более не за тем, чтобы их произносить.
Бросить последний взгляд, секунду постоять перед закрытым гробом и уйти работать. Под дождь, под презрительные взгляды, под ножи и падающие бетонные плиты. Шутить возле трупов, бить мелких жуликов без свидетелей и умирать, если не повезет. Вот такой расклад.
– Шатов, – прошептал кто-то сзади.
Оборачиваясь, Шатов уже знал, кто подошел к нему. Журналист. Разрешил оператору поснимать видеоряд самостоятельно, а сам отправился поболтать с коллегой.
– Не сейчас, – одними губами прошептал Шатов.
– Отойдем, – потребовал… Коля? Вася? Владимир.
Точно, Владимир Романов, служба новостей. Не из самых глупых, вспомнил Шатов, как Романова характеризовал кто-то из коллег, без понтов, но цену себе знает.
– Отойдем, – согласился Шатов.
Находиться в этом зале, заполненном фальшью и печалью он больше не мог. Куда честнее было бы просто молча выпить водки возле гроба, или после того, как его забросают землей.
– Чего тебе? – спросил Шатов, выйдя в вестибюль.
– Ты его знал? – спросил Романов.
– Нет, здесь нахожусь по служебной надобности, как редактор отдела расследований еженедельника «Контраст». Буду писать статью о гибели при попытке. Еще вопросы есть?
Романов помолчал несколько ошарашенный таким отпором. Потом, кашлянув, сказал:
– Пошел слушок, что ты… Тебя…
– Рожай быстрее, – Шатов сам удивился, каким неприятным стал его голос.
Слушок пошел? Какой? О больнице и роковой записи на прием? Или что-то о двенадцатилетней девочке вчера возле школы? Или о том, что Шатова включили в оперативную группу?
– В твоей районной больнице…
– Убили участковую, – закончил за Романова Шатов. – Да, убили. Дальше.
На скулах Романова проступил скандальный румянец, но, сделав над собой усилие телевизионщик удержался в рамках светского доверительного тона:
– И ты был к ней записан.
– Это откуда информация?
– У нашего техника в поликлинике работает мать.
– Тогда за комментариями – к технической матери.
– И ты, говорят, там был позавчера.
– И я там был, мед-пиво пил…
– Шатов, не выкобенивайся!
– Что значит «не выкобенивайся»? Какого черта ты лезешь ко мне с идиотскими вопросами? Хочешь узнать подробности – ищи. Накопаешь – все твое. Только смотри, может завалить на хрен, – Шатов посмотрело в упор в глаза Романова, – не лезь ты ко мне. Понял?