Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
— Выручи офицера!
— Слушаюсь, ваше благородие, — ответил уже на ходу Марченко, помчавшись к указанному месту.
Врезавшись с несколькими рядовыми в гущу неприятельских солдат, Марченко, сея вокруг себя смерть, прорубился к корнету и посадил его на своего коня, а сам, подвергая себя почти неотвратимой опасности, стал отходить пешком на виду у противника. Однако первого же всадника, приблизившегося к нему, он зарубил с земли и, вскочив на его лошадь, умчался к своим.
За этот бесподобный по храбрости и присутствию духа поступок Марченко получил знак
Известна реляция генерала Гродекова о воинской доблести двух сибирских стрелков: «Считаю долгом отметить удивительное самоотвержение и взаимную выручку раненых нижних чинов — Шериглазова, у которого оторвало четыре пальца правой руки, и Крымского, раненного в левую руку с раздроблением кости. Они продолжали стрелять сообща из одной винтовки, причем Шериглазов держал винтовку и целился, а Крымский заряжал и спускал курок. Ходатайствую о награждении Шериглазова и Крымского знаками отличия военного ордена четвертой степени».
Русские офицеры — воспитанники суворовской школы — прекрасно понимали значение военной награды для солдата и стремились к тому, чтобы подвиг рядового не прошел незамеченным. В серьезных трудах исследователей нравственного духа войск приводится следующий поступок подпоручика Львова, ставший широко известным среди солдат. Подпоручику, командиру батареи, героически отбивавшей натиск противника, оторвало ногу. К носилкам, на которых его отправляли в тыл, подъехал командир дивизии, отдал честь раненому и сказал:
— Вы сегодня заслужили многого!
Предчувствуя скорую смерть, подпоручик ответил:
— Мне уже ничего не нужно. Прошу дать отличившимся канонирам моей батареи Георгиевские кресты.
В романе «Севастопольская страда» С. Сергеев-Ценский, описывая атаку русской кавалерии, останавливается на таком эпизоде. Командиру бригады «метнулся в глаза гусар из молодых солдат с очень знакомым, хотя и искаженным напряжением схватки лицом. В два сильных удара свалил он с коня огромного красного драгуна, напавшего на офицера Войниловича.
— Молодец, Сорока, — бормотал Рыжов, припомнив фамилию гусара. — Крест тебе, крест...»
Когда я выложил свои познания о военных наградах, Павленко снисходительно улыбнулся:
— Ну, старина, ты не все знаешь. А где орден Андрея Первозванного, Владимира с мечами, Анны, Иоанна Иерусалимского? Был, был и такой, — сиди смирно, не вскидывайся! А где почетная золотая шпага, усыпанная драгоценными камнями; где, я спрашиваю, алмазный бант на шляпу, где, наконец, наградной портрет царствующей особы в золотой раме, инкрустированной бриллиантами? А? Выбор богатый! — и Павленко, выкрутив пальцами правой руки лесенку в знак полного удовольствия, вкрадчиво спросил: — А ты, душа моя, что именно ты повесил бы на свою грудь?
Коварный этот вопрос не содержал в себе ничего, кроме желания уличить меня в тщеславии, если я вздумаю отвечать на него сколько-нибудь всерьез.
— Нет такой награды в этом перечислении, — отрезал я.
— Правда? А ты, оказывается, разборчивый, — осторожно тянул Павленко, подозревая, что мой действительный ответ уже на подходе и я тяну время для большего эффекта. — Какая же тебя устроит, если не секрет?
— Персидский орден «Льва и Солнца», — я самоотверженно отбросил себя к вожделениям комических персонажей Чехова.
— Берем, — удовлетворенно хмыкнул Павленко.
А я тщеславно отметил, что это его одобрение меньше всего относилось к самому «Льву и Солнцу», и продолжал «наращивать эрудицию».
— Если говорить об иностранных орденах, то могу назвать также прусские — Черного орла и Большой крест Красного орла; австрийский — Большой крест Марии-Терезии; баварский — орден святого Михаила; французский — орден Кармельской богородицы и святого Лазаря; сардинский — Большой крест ордена святых Лазаря и Маврикия; польские — Белого орла и орден святого Станислава...
Кстати сказать, все они были у Суворова. А если говорить о новых, современных, то...
— Хватит, — перебил Павленко, — так и но скажешь всерьез, чего бы хотела твоя душа на грудь?
— Скажу, — неожиданно для самого себя серьезно ответил я, — хочу медаль «За отвагу».
— Ну, старина, у тебя мания величия, — подбил Павленко нашей беседе безжалостный итог.
Да, была какая-то особая притягательность у медали «За отвагу». Ее можно было, как я полагал, заслужить только в ближнем бою, при непосредственном соприкосновении с противником. Доставалась она кровью и украшала главным образом гимнастерки бойцов, хотя и не числилась наградой исключительно для рядового состава.
И вот орден Славы. Он стал как бы преемником старого солдатского Георгия. Но, разумеется, дух этого ордена совсем другой. Им награждается не просто смелый воин, но боец-гражданин, свободный человек на свободной земле, патриот и интернационалист, защищающий государственные интересы социалистического Отечества.
Он установлен не в виде знака отличия уже существующей офицерской награды, а как самостоятельный боевой орден.
Он появился в армии одновременно с высшим военным орденом «Победа» и свидетельствовал о равном признании народом зрелости своих воинов — генералов и солдат.
Статут ордена Славы открывал путь к почету бойцам и сержантам всех родов войск. И разработан этот статут столь подробно и точно, что исключает возможность случайного награждения или по чьей-либо прихоти. Тут все ясно и просто. Не просто только его заслужить. И еще одна важная черта. Вот вы прочтете сейчас и поймете, что в нем, на основе боевой тактики пехоты времен Отечественной войны, охарактеризованы действия одиночного — не одинокого! — бойца в составе подразделения.
В дни войны орденом Славы награждался тот, кто, ворвавшись первым в расположение противника, личной храбростью содействовал успеху общего дела;