Тень Гегемона. Театр теней. Дилогия
Шрифт:
Или Ахилл сумел убедить Питера, будто на этот раз он останется верен союзнику? Несмотря на все прежние предательства?
«Надо его убить, – думал Сурьявонг. – На самом деле я так и сделаю. Питеру я доложу, что Ахилл погиб в ходе операции. И тогда в мире станет куда спокойнее».
Сурьявонгу уже приходилось убивать опасных врагов. А судя по словам Петры и Боба, Ахилл по определению опасный враг, особенно для тех, кто с ним хорошо обходится.
– Если ты его хоть раз видел в состоянии слабости, беспомощности или поражения, – говорил Боб, – он не позволит тебе оставаться в живых.
– Так что самое опасное, что ты можешь сделать, – говорила Петра, – это спасти его, потому что сам факт, что ты видел его в ситуации, когда спасение ему необходимо, – твой смертный приговор.
Неужто они этого Питеру не объяснили?
Конечно объяснили. Так что Питер, посылая Сурьявонга спасать Ахилла, знал, что фактически подписывает расстрельный приказ.
Несомненно, Питер воображает, что сможет держать Ахилла под контролем и Сурьявонгу ничего не грозит.
Но Ахилл убил хирурга, который вылечил ему ногу, и девчонку, которая не стала его убивать, когда он был в ее власти. Он убил монахиню, которая нашла его на улицах Роттердама, дала образование и шанс попасть в Боевую школу.
Получить благодарность Ахилла – все равно что получить смертельную болезнь. И у Питера нет возможности сделать Сурьявонга иммунным к ней. Ахилл никогда не оставлял доброго дела безнаказанным, сколько бы ни ушло на это времени, каким бы извилистым путем ни шла его месть.
«Надо его убить, – думал Сурьявонг, – иначе он наверняка убьет меня.
Он не солдат, он пленник. Убить его – преступление, даже на войне.
Но если я не убью его, он убьет меня. Разве человек не имеет права защищаться?
И это он состряпал план, из-за которого мой народ попал под китайское ярмо, он разрушил страну, которую никто не мог завоевать, ни бирманцы, ни европейские колонизаторы, ни коммунисты в свое время. Хотя бы за Таиланд он заслужил смерть, не говоря уже об остальных убийствах и предательствах.
Но если солдат не подчиняется приказу, не убивает лишь тогда, когда ему дан приказ убивать, чего стоит он для своего командира? Какому делу он служит? Даже не собственному выживанию, потому что в такой армии ни один офицер не сможет рассчитывать на своих людей, ни один солдат – на своих товарищей.
Может, мне повезет и взорвется машина, в которой он едет».
Вот этими мыслями и терзался Сурьявонг, пока вертолеты летели ниже радаров, почти срывая гребни с волн Китайского моря.
Береговая линия мелькнула так быстро, что мозг едва отметил ее; бортовые компьютеры дернули вертолеты влево-вправо, вверх и снова вниз, обходя наземные препятствия и держась ниже лучей радаров. Машины были тщательно замаскированы, а бортовые компьютеры выдавали спутникам наблюдения ложную информацию. Вскоре группа вышла к определенной дороге, свернула на север, потом на запад и оказалась в пункте, который источник Питера назвал «блокпостом номер три». Люди на посту предупредят конвой по рации, но они не успеют закончить и первой фразы…
Пилот Сурьявонга заметил конвой.
– Бронетранспортер и машина сопровождения впереди и сзади, – доложил он.
– Убрать обе машины сопровождения.
– А если заключенный в одной из них?
– Значит, трагическая гибель от дружественного огня.
Солдаты поняли или, по крайней мере, решили, что поняли. Сурьявонг собирается соблюсти всю процедуру спасения, но если заключенный погибнет, он не будет огорчен.
Строго говоря, это не было верно, во всяком случае сейчас. Сурьявонг просто верил в преданность китайского солдата уставу. Конвой был всего лишь демонстрацией силы, чтобы не подпустить никаких местных мятежников или вооруженных банд. Возможность вмешательства внешних сил – или даже намек на такую возможность – не рассматривалась. Тем более возможность вмешательства карликовой армии Гегемона.
Только с полдюжины китайских солдат смогли выбраться из машин до того, как их разнесло ракетами. Солдаты Сурьявонга открыли огонь на ходу, выпрыгивая из садящихся вертолетов, и сразу стало ясно, что сопротивление подавлено.
Но тюремный фургон, где ехал Ахилл, остался нетронутым. Оттуда никто не вышел, даже водитель.
Нарушая протокол, Сурьявонг выскочил из вертолета и подошел к задней двери тюремного фургона. Солдат, которому было поручено взорвать дверь, прилепил заряд и подорвал его. Раздался громкий хлопок, но без отдачи, и взрывчатка выбила засов.
Дверь качнулась на пару сантиметров.
Сурьявонг протянул руку, останавливая солдат, собравшихся выручать пленника.
Он лишь приоткрыл дверь настолько, чтобы бросить внутрь свой боевой нож, и тут же захлопнул ее снова, махнув своим людям, чтобы они отошли.
В фургоне началась возня, он закачался, задергался и затих. Вылетели два пистолета. Дверь распахнулась, и чье-то тело свалилось в грязь у ног солдат.
«Жаль, что ты не Ахилл», – думал Сурьявонг, глядя на китайского офицера, пытавшегося собрать собственные внутренности. Мелькнула дурацкая мысль, что он хочет их прополоскать, перед тем как запихнуть обратно в живот, – очень уж у них был антисанитарный вид.
В дверях появился высокий молодой человек в полосатой одежде заключенного, держащий в руке окровавленный нож.
«Не очень-то у тебя внушительный вид, Ахилл», – подумал Сурьявонг. Но к чему внушительный вид человеку, только что убившему своих охранников ножом, который кто-то внезапно бросил под ноги.
– Живых внутри не осталось? – спросил Сурьявонг.
Солдат ответил бы «да» или «нет», добавив цифру живых и мертвых. Но Ахилл был солдатом в Боевой школе не больше нескольких дней. Рефлекса военной дисциплины у него не выработалось.
– Почти нет, – ответил он. – Чья это была дурацкая затея бросить мне нож, вместо того чтобы высадить дверь и вышибить мозги этим типам?
– Проверьте, нет ли живых, – сказал Сурьявонг ближайшему из своих людей.
Через несколько секунд было доложено, что весь состав конвоя перебит. Это было существенно на случай, если Гегемон захочет сохранить легенду, будто силы Гегемонии здесь ни при чем.
– По двадцать в вертолеты, – приказал Сурьявонг.
Тут же его люди полезли в люки. Он повернулся к Ахиллу: