Тень Гегемона. Театр теней. Дилогия
Шрифт:
У профессора Антона не было ни лаборатории, ни библиотеки. Не было в его доме ни одного профессионального журнала, ничего, что выдавало бы в нем ученого. Боб этому не удивился. В те времена, когда МЛО следила за каждым, кто занимался исследованиями генома человека, Антон считался самым опасным из исследователей. Он был приговорен к «подавлению», то есть много лет носил в мозгу устройство, которое при попытке сосредоточиться на теме своего исследования вызывало приступы панического страха. Однажды он нашел в себе силы сказать сестре Карлотте больше, чем следовало, о состоянии Боба. Но работать он не мог.
Теперь подавление было снято, но слишком поздно – мозг Антона привык избегать глубоких размышлений на тему его специальности. Возврата к прошлому не было.
– И ничего страшного, – сказал Антон. – Наука продолжается и без меня. Например, у меня в легком живет новая бактерия, разрушающая рак. Правда, курить мне нельзя, иначе опухоль будет расти быстрее, чем бактерия его разрушает. Но мне становится лучше, и не пришлось вырезать легкое. Пойдемте прогуляемся – я последнее время полюбил ходить.
Боб и Петра вышли с ним через палисадник. В Бразилии палисадники устраиваются перед домом, и прохожий видит украшенные зеленью и цветами улицы. В Каталонии, как и в Италии, сады прячут посреди двора, и на улицу выходят лишь оштукатуренные стены и тяжелые деревянные двери. Боб не понимал до сих пор, насколько Риберао-Прето стал ему домом, но теперь скучал по нему, шагая по очаровательной, но абсолютно безжизненной улице.
Вскоре они втроем вышли на рамблу – широкий центральный проспект, который во всех прибрежных городах ведет вниз по склону к морю. Время шло к полудню, и рамбла кишела людьми, спешащими по своим делам. Антон показывал магазины и другие здания, рассказывая о тех, кто ими владеет, живет в них или работает.
– Я вижу, вы хорошо вписались в жизнь города, – сказала Петра.
– Поверхностно. Русский старик, давно изгнанный из Румынии, я для них любопытный экземпляр. Люди говорят со мной, но не о том, что для них важно.
– А почему тогда не вернуться в Россию? – спросил Боб.
– В Россию… слишком много с ней связано. Память о славных днях работы, когда я резвился в ядрах человеческих клеток, как радостный ягненок на лугу. Но, видите ли, эти мысли вызывают у меня панику, так что… в общем, не хочется ехать туда, где они всплывут.
– Но сейчас же вы об этом думаете? – спросила Петра.
– Нет, я только произношу слова. Но если бы я не намеревался об этом думать, я бы не согласился на встречу с вами.
– И все же, – сказал Боб, – вы, кажется, не хотите смотреть на меня.
– Да, верно. Я держу вас на периферии зрения, думаю о том, чтобы думать о вас… вы – единственный плод, который вырос на дереве моей теории.
– Нас было больше двадцати, – возразил Боб. – Остальных убили.
– Вы уцелели, – заметил Антон, – а они нет. Как вы думаете – почему?
– Я спрятался в бачок туалета.
– Да-да, мне рассказывала сестра Карлотта, упокой Господь ее душу. Но почему вы, и только вы, вылезли из кровати, пошли в туалет и спрятались в таком опасном и труднодоступном месте? В возрасте едва ли года? Такой не по возрасту развитый, так отчаянно стремящийся выжить. И притом генетически идентичный своим братьям, так?
– Клонированный, – ответил Боб. – Так что… да, так.
– Значит, не все определяется генетикой? – спросил Антон. – Да все ничем не определяется. Очень многое предстоит узнать, а единственный учитель – вы.
– Я об этом ничего не знаю, я просто солдат.
– Ваше тело нас научит. Каждая его клетка.
– Прошу прощения, но я все еще им пользуюсь.
– А я все еще пользуюсь своим интеллектом, – сказал Антон, – хотя он не хочет туда, куда мне хотелось бы больше всего.
Боб повернулся к Петре:
– Ты за этим меня сюда привезла? Чтобы профессор Антон посмотрел, какой я вырос большой мальчик?
– Нет.
– Она вас привезла, – сказал Антон, – чтобы я убедил вас, что вы человек.
Боб вздохнул, хотя на самом деле хотелось ему одного: повернуться, уйти, поймать такси до аэропорта, улететь в другую страну и остаться одному. Подальше от Петры и ее требований.
– Профессор Антон, – сказал он. – Я отлично осознаю, что генетические изменения, породившие мои таланты и мои дефекты, вполне укладываются в диапазон нормальных вариаций человеческого вида. Я знаю, что нет причин полагать, будто я не могу породить жизнеспособных отпрысков, если создам союз с человеческой женщиной. И мои свойства не обязательно должны быть доминантными – у моих детей они могут быть, а могут не быть. А теперь – не прогуляться ли нам к морю ради удовольствия?