Тень Гегемона. Театр теней. Дилогия
Шрифт:
Нет, я не желаю смерти отцу с матерью! Какой надо быть сволочью, чтобы так подумать? Я не хочу».
Но Питер прежде всего никогда не лгал сам себе, по крайней мере долго. Он не хочет смерти родителям, тем более гибели при покушении на него. Но он знал: если это случится, он предпочел бы не быть дома. Лучше, конечно, чтобы дома не было никого. Но… в первую очередь его самого.
Да-да. Именно это Валентина в нем и ненавидела. Питер почти забыл, но… Именно за это Эндер и был всеми любимым сыном. Да, конечно, он уничтожил целую расу инопланетян, не говоря уже о том мальчишке, убитом в душевой Боевой школы. Но он не был эгоистом, как Питер.
– Питер,
– Извини, я сегодня должен получить результаты тестов. Задумался.
– По какому предмету? – спросила мать.
– Всемирная история.
– А правда, странно думать, что, когда в будущем напишут книги по истории, во всех будет имя твоего брата? – спросила мать.
– Ничего странного. Дополнительный бонус, который получает спаситель мира.
Но Питер, отделываясь шуткой, про себя обещал матери что-то гораздо более серьезное. «Еще при жизни, мама, ты увидишь, что если имя Эндера появится в одной-двух главах, то разговор об этом столетии или следующем будет вообще немыслим без моего имени почти на каждой странице».
– Пора бежать. Удачи тебе в твоих тестах.
– Я их уже сдавал, па. Сегодня я только узнаю оценки.
– Я это и имел в виду. Удачи в оценках.
– Спасибо, – ответил Питер.
И приступил к завтраку, пока мать провожала отца до дверей, чтобы поцеловать на прощание.
И у меня это тоже будет, подумал про себя Питер. Кто-нибудь будет провожать меня до дверей. Или кто-нибудь завяжет мне глаза перед расстрелом. Это как дело обернется.
8. Хлебный фургон
Петра знала, что одиночество – это средство, которое используют против нее. Лиши человека общения, и, когда появится хоть кто-нибудь, он будет так рад, что выболтает все, поверит в любую ложь, примет злейшего врага как друга.
Жутко, что знаешь наперед приемы противника и то, что они все равно подействуют. Как в спектакле, на который ее повели родители на второй неделе после возвращения с войны. На сцене четырехлетняя девочка спрашивала у мамы, почему папы до сих пор нет дома. Мать пытается объяснить ей, что отец погиб от бомбы азербайджанского террориста – второй бомбы, которая должна была убить тех, кто бросился спасать раненых от первого, меньшего взрыва. Отец погиб как герой, пытаясь спасти ребенка, застрявшего в развалинах, хотя полиция кричала ему, чтобы бежал прочь, может быть второй взрыв. В конце концов мать рассказывает дочери все.
Дочка топает ножкой и сердито кричит: «Он мой папа! А не папа того мальчика!» А мать говорит: «Папы и мамы того мальчика не было рядом, и твой папа сделал для него то, что хотел бы, чтобы сделал для тебя другой, если его не будет рядом». Тогда девочка разражается слезами и говорит: «А теперь он никогда ко мне не придет! И я не хочу никого другого! Я хочу, чтобы папа пришел!»
Петра смотрела спектакль, понимая, насколько он циничен. Возьми ребенка, сыграй на семейных привязанностях, намешай благородства и героизма, негодяев набери среди древних врагов, и пусть ребенок говорит невинные глупости и плачет. Такое вполне может написать компьютер. И все равно действовало – Петра плакала как ребенок, и весь зал тоже.
Вот так же она знала, как должна подействовать на нее изоляция, – и это все равно происходило. На что они там надеются, так, наверное, и получится. Потому что люди – просто машины, и Петра это знала, машины, которые делают, что хочешь, надо только тянуть за нужные рычаги. И не важно, насколько сложным кажется человек: если его всего лишь отрезать от круга людей, которые воздействуют на его личность, от общества, в котором он себя идентифицирует, останется просто набор рычагов. Не важно, что он будет сопротивляться, не важно, что ему известно, чего от него хотят. В конце концов, если выждать необходимое время, на человеке можно будет играть, как на пианино, и каждая нота будет именно той, которой от него ждут.
«То же самое будет мной», – думала Петра.
День за днем в полном одиночестве. Работать на компьютере, получая задания от людей, не дававших ни намека на свою личность. Посылать письма ребятам из джиша Эндера, зная, что эти письма тоже проходят цензуру и все личные нотки вычеркиваются. Только данные, которые передаются туда-сюда. Без поисков в Сети. Подавай запрос, и ответ получишь только через людей, которые тебя контролируют. И одна. Все время одна.
Петра пыталась побольше спать, но, очевидно, что-то подмешали в питье: она настолько взбодрилась, что сна не было ни в одном глазу. И она перестала играть в пассивное сопротивление. Просто жила, превратившись в машину, которой ее хотели сделать, притворяясь перед собой, что она только притворяется машиной, а на самом деле ни за что машиной не станет, и в то же время зная, что чем человек притворяется, тем и становится.
И вот настает день, когда открывается дверь и кто-то входит.
Влад.
Тоже из армии Драконов. Моложе Петры, хороший парень, хотя Петра не очень близко его знала. Но была одна вещь, которая их объединяла, и очень серьезная: кроме Петры, из всего Эндерова джиша сломался только Влад, и его пришлось на день отстранить от боев. Все старались быть с ними помягче, но и Петра, и Влад знали: они слабаки. Они получили те же медали и благодарности, что и все прочие, и знали сами: их медали весят меньше, все благодарности – пустые слова, потому что Влад и Петра не смогли выдержать того, что выдержали другие. Конечно, Петра никогда с Владом об этом не говорила. Она только знала, что он знает то же самое, что знает она, – он побывал в том же длинном темном туннеле.
И вот он здесь.
– Привет, Петра!
– Привет, Влад. – Петра обрадовалась звуку собственного голоса. Он еще работал. И голосу Влада она тоже обрадовалась.
– Боюсь, я стал новым пыточным инструментом, который хотят на тебе испробовать.
Он сказал это с улыбкой – пытался сделать вид, будто это шутка. Поэтому Петра поняла, что шуткой здесь и не пахнет.
– Да? Вообще-то, по евангельской традиции тебе полагается просто меня поцеловать, а пытать будут другие.
– На самом деле это не пытка. Это путь к выходу.