Тень Императора
Шрифт:
Однако надежда рассчитаться с человеком, обманувшим его доверие, ни на мгновение не умирала в сердце юного мибу. Более того, боясь расплескать ненависть к купцу, он никому не говорил о том, каким образом попал в столицу. Даже слушая рассказы Эвриха о поисках хубкубавы - занятии, знакомом ему не понаслышке, он помалкивал и ныне был сторицей вознагражден за долготерпение и веру, что когда-нибудь Великий Дух или Наам сведут его с Азамом. Он увидел его, выходя из дома Эпиара, и в первое мгновение глазам своим не поверил, хотя на самом-то деле ничего удивительного тут не было: ежели купцы встречались в Аскуле, то могли продолжать поддерживать отношения и в Городе Тысячи Храмов.
Притаившись у ворот дома Рабия
Прошло несколько дней, в течение которых Тартунг предавался грезам о грядущем отмщении. Он не торопился: месть - то самое блюдо, которое одинаково хорошо как в горячем, так и в холодном виде. В холодном, пожалуй, даже предпочтительнее, ибо в мечтах ты успеешь убить врага тысячу раз, прежде чем прикончишь его наяву. Но теперь время пришло. Медлить больше нечего.
Юноша ещё раз вгляделся в силуэт человека, беспокойно расхаживавшего по комнате, - да, это, безусловно, он!
Обходя двор, Тартунг заметил прислоненную к стене сарая лестницу. Приставить её к окну ничего не стоило, да и не было в ней особой нужды, он и без неё попадет в купца из кванге, благо окно расположено невысоко и предатель подходит к нему временами совсем близко. Прикончить его было проще простого, и все же Тартунг медлил, словно ожидая какого-то знака свыше.
Переведя взгляд на второе освещенное окно, он решил, что видит в нем дочь или какую-то родственницу Азама. Выйдя из глубины комнаты, она легла грудью на подоконник и выглянула наружу, дабы насладиться ароматами сада. Юноша различил бледный овал лица, высокую прическу, столь любимую форани и подражавшими им купеческими дочками, посверкивавшие капельки сережек-висюлек...
– Может, и её заодно подстрелить?
– проворчал Тартунг, поднося кванге к губам. Цель была превосходная, лучше и вообразить невозможно.
– А может, только её к праотцам и отправить?
Он представил, как будет убиваться Азам, обнаружив поутру хладный труп дочери. Пожалуй, это даже лучше, чем прикончить его самого. Смерть лишает человека не только радостей жизни, но и избавляет от страданий. Чем заслужил это избавление предатель-купец? И тотчас неслышимый голос спросил его: а заслужила ли смерть девушка, о которой он ничего не знает? На миг ему почудилось, что он видит в окне Нжери. Потом померещилось, что это Омира каким-то чудом перенеслась в Мванааке, и, наконец, он уловил сходство неизвестной девицы с Афаргой.
Обманчивый лунный свет сыграл с ним скверную шутку. Черты девушки неуловимо менялись при каждом её движении, и мысли юноши, четкие и ясные поначалу, неожиданно смешались, а затем приняли неожиданное направление. Он словно увидел себя со стороны, и хладнокровный убийца, готовый пустить отравленные стрелы в ни о чем не подозревавших людей, не вызывал у него симпатии. Теперь уже предательство, совершенное Азамом, не казалось ему достаточным основанием для его казни. Эврих бы сказал, что, намереваясь прикончить купца, он сам уподобляется ему, а убийство девушки явилось бы и вовсе непростительным злодеянием в глазах любого здравомыслящего человека. Если бы он пустил стрелу сгоряча - дело иное, но выслеживать, таиться и подкрадываться...
Попытавшись представить на своем месте арранта, Тартунг понял, что тот не стал бы стрелять, и опустил кванге. Азам, несомненно, заслуживал смерти, и ни один мибу не оставил бы совершенное им предательство безнаказанным. Соплеменники его не только прикончили бы купца с чадами и домочадцами, но и жилище злодея спалили бы дотла. Для них это было бы естественно и справедливо, так почему же он пребывает в сомнениях? Неужто аррант сумел вывихнуть ему мозги до такой степени, что он откажется от обычаев родного племени и простит обидчика? Ведь он поклялся Нааму, что отомстит!..
В замешательстве юноша отступил к кустам и присел на корточки, силясь разобраться в собственных чувствах. В нем словно пребывали одновременно два человека, один из которых кричал: "Убей! Сдержи клятву! Предатель должен быть наказан!" Другой... Другой молчал, слушая первого с жалостью и пониманием. И молчание это было красноречивей любых криков. Он не осуждал юношу-мибу за желание расквитаться с предателем и не оправдывал купца. Ему, похоже, было просто неинтересно поминать прежние обиды и сводить старые счеты. На это можно положить всю жизнь: мстить пепонго, оттолкнувшей его Омире, вязавшим его спутникам Азама, Зите, её мужу и дочери, жрецам храма Мбо Мбелек, избившим Эвриха незнакомцам - да всех и не упомнишь... Вот только интересно ли жить, взяв за правило во что бы то ни стало отвечать ударом на удар, руганью на ругань, оскорблением на оскорбление, обидой на обиду? Спору нет, порой это необходимо и неизбежно, но всегда ли? Осчастливит ли его смерть Азама? Станет ли мир чуточку лучше после убийства купца? А ежели нет, то в чем же тогда смысл затеянного им дела? Только в исполнении данной в запале клятвы? Но должен ли он, нынешний, повзрослевший, страшиться гнева Наама, если не сдержит ее? Великий Дракон, наверно, может рассердиться, а Всеблагой Отец Созидатель? Разгневался бы он или счел мальчишескую кровожадность недостойной мужчины?
Интересно, что бы сказал по этому поводу Эврих? Впрочем, он уже слышал, как в сходных обстоятельствах тот изрек, что видит существенную разницу между местью за кого-то и местью за себя. "Если мне выбьют зубы, то они не вырастут у меня снова, что бы я ни сотворил с тем, кто нанес мне столь невосполнимый ущерб. Чужие страдания не доставляют мне радости. Жизнь слишком коротка и быстротечна, чтобы тратить её на сведение счетов, коль скоро я не получаю от этого удовлетворения". Чудной аррант вовсе не считал, что так же должны рассуждать и все остальные, он говорил лишь о своих собственных чувствах и восприятии мира, но слова эти были хорошо памятны Тартунгу.
– Ну что ж, не хочешь запачкаться - не лезь в грязь, - пробормотал он, со вздохом поднимаясь на ноги.
– Если Эврих не пожелал мстить за свежую обиду, то я уж как-нибудь найду в себе силы забыть давнее предательство Азама. К тому же, не попадись он на моем пути, я бы не очутился в Городе Тысячи Храмов, не встретил арранта, не познакомился с Афаргой...
Он вновь устремил взгляд на силуэт девушки в освещенном окне. Неужели померещившееся ему сходство её с Омирой и Афаргой могло так резко изменить его намерения? Не зря, стало быть, Эврих говорил, что любовь проявляет все скрытое в человеке. В одних пробуждает жестокость и грубость, в других нежность и снисходительность. Как странно и хитро все переплетено в этом мире! Он шел насладиться местью, а сейчас рад тому, что удержался от кровопролития...
Освещенная со спины свечой, а спереди лунными лучами, девушка потянулась и скрылась в глубине комнаты. Тартунг постоял ещё немного и, когда она задула свечу, двинулся в глубь сада. Перемахнул через забор и растворился во мраке ночи.
– Давненько аррант дибулу свою в руки не брал. Поят его в этом доме плохо или кормят несладко?
– громогласно вопросил Яргай, и собравшиеся в зале гушкавары шумно поддержали товарища, требуя, чтобы Эврих спел им что-нибудь для поднятия духа. Уж коли вынуждены они задницы просиживать в столице, где стражников больше, чем жителей, так хоть в застолье веселом душу отвести. А что за веселье без хорошей песни?