Тень Императора

Мартьянов Андрей Леонидович

– Скажи-ка, а почему все же ты вывела нас на Мутамак, а не на Ульчи?
– прервал размышления Афарги Пахитак.

– Я предположила, что следы, оставленные на коралловой бусине зрелым человеком, окажутся заметнее следов младенца, и так оно и оказалось, - ответила девушка.
– Отыскать след новорожденного почти невозможно, и, вероятно, поэтому колдуны, призванные Амашей, не сумели найти Ульчи, несмотря на все старания.

– Ишь ты!
– восхитился Пахитак.
– А ведь и в самом деле похоже на правду!

– ...мне очень жаль. Они удивительные создания! Вы слышали историю о том, как слон, за которым гнались охотники, поливал себя

извлеченной из желудка водой? Он сунул хобот глубоко в глотку и обливал плечи и затылок, чтобы охладиться, - различила в царящем вокруг шуме Афарга голос Эвриха.

– Да-да, я тоже слыхал о слоненке, стоявшем целый день на солнцепеке рядом с погибшей от жажды матерью. Он добывал воду из своего желудка и обливался ею, - поддакнул арранту кто-то из гушкаваров.

– Прекратите, братцы! Неужто больше поговорить не о чем?
– вмешался Кужаул.
– Пусть лучше Эврих споет. Не зря же Тартунг дибулу приволок!

– Зря. Нет у меня нынче желания петь.

– Вай-ваг! Такое событие, вон даже Аль-Чориль с Тарагатой запели, а ты не хочешь!

– Не хочу. Спойте лучше что-нибудь сами. А я вам подыграю.

Аррант и в самом деле выглядел усталым и замученным. Афаргу так и подмывало крикнуть гушкаварам, чтобы они оставили его в покое, ведь он целый день ходил по их укрывищам и возился с ранеными, но после того как она так оплошала на Меловой улице, невместно ей было повышать голос.

– Спой для меня, не ломайся!
– поддержала соратников из дальнего конца зала Аль-Чориль. Не попросила - потребовала, и Афарга с болью заметила, как вздрогнул Эврих, растерянно потер пальцами шрам на левой щеке.

Приняв из рук Тартунга дибулу, покрутил в руках, словно забыв, как надобно с ней обращаться, потом все же пристроил на коленях, коснулся жалобно отозвавшихся струн.

В зале опять зашумели, разбирая принесенные с поварни пышущие жаром лепешки, миски с дымящейся рыбой, калебасы с пальмовым вином и кувшины с рисовой водкой.

– Ну давай, любовное или героическое, - нетерпеливо подсказал Яргай.

Эврих вздохнул, уставившись в закрытое ставнем окно, пробежался пальцами по струнам и запел:

Мрак надвинулся. Колючие Звезды очи мне слепят. Безвозвратно, безнадежно Отблистал, отгорел закат. Этот день лишь печаль и горечь, Лишь слова прощанья принес. Выкатило туч кипенье Труп луны на небесный плес. Разошлись, и теперь уж поздно Руки ломать в глухой тоске. Волны памяти скроют, смоют Наших встреч следы на песке. Звуки шагов все тише, глуше, Вот и умерли вдалеке. Тучи-рыбы глотают звезды В текущей над миром черной реке...

– Опомнись! Что за похоронные настроения? Ничего себе обрадовал! Таким вытьем ты нам все пиршество испортишь!
– негодующе завопили гушкавары. Аль-Чориль нахмурилась, закусила нижнюю губу, и Афарга подумала, что если бы соратники её не были пьяны и слишком заняты сами собой, то сообразили бы, что Эврих точно исполнил пожелание

их предводительницы. Стало быть, не зря Тартунг ходил нынче на встречу с Иммамалом - отъезд из Мавуно дело решенное. Вот только захочет ли Аль-Чориль отпустить Эвриха?..

– А повеселее у тебя в запасе ничего нет?
– продолжали наседать гушкавары на арранта.

Обычно он охотно шел навстречу их просьбам, но на сей раз у него явно не было настроения веселиться. Звуки, извлекаемые Эврихом из старенькой дибулы, навевали печаль, и он, кажется, вовсе не собирался с ней бороться.

– Если хотите, я попробую спеть "Хвалу снам", сложенную вашим соотечественником - славным Мишгушем. Ничего веселее в голову что-то не приходит, - предложил аррант и, не дожидаясь одобрения гушкаваров, негромко запел:

Упоительны мгновенья, когда явь сменяет сон.

Каждый из нас во сне красавец, и каждого ждет трон. То, что сбыться в жизни нашей не сумело, не смогло, Исполняется, как будто всем безудержно везло. Старики помолодели, вдовы обрели мужей: Павшие в боях вернулись, сгинувшие средь морей. Все вокруг преобразилось, мы иные, мир иной, То, о чем весь день мечтали, держим крепкою рукой. Как ваятель, как художник, изменяем жизнь во сне, Но не каждый сон, пожалуй, можно рассказать жене. Чей-то взгляд, когда-то нежный, столько лет прошло, и вдруг: Замираем - неужели? Ты ли это, милый друг?

– Во! Это по-нашему! Давай про милого друга!
– одобрительно выкрикнул кто-то из дальнего угла трактира. Кто-то пьяно расхохотался. Афарга зажмурилась, ощутив привычную тяжесть и жжение в груди. О, Алая Мать, ну зачем он поет этим людям? Ну почему, почему у этого арранта, владеющего самым ненужным и бесценным, быть может, самым бесценным на земле сокровищем - нежным и любящим сердцем, нет в нем места для нее?

Из задуманного прямо - многое то вкривь, то вкось Воплотилось, а иное так и вовсе не сбылось. Как легко во сне прощаем, вспоминаем о друзьях, Перебарываем робость, пересиливаем страх!... И как трудно пробуждаться, начиная новый день! Он реален, но реальность после сна бледна, как тень. Заплутав в её тенетах лживых дел и лживых слов, Мы растерянно лепечем: "Ночь, пошли хороших снов".

"И все-таки он будет моим! Я напрошусь, увяжусь за ним, умолю взять с собой хоть в Саккарем, хоть в Аррантиаду, хоть на Сегванские острова! И никуда он от меня не денется!
– поклялась сама себе Афарга.
– Если ему нравятся разбойницы - стану разбойницей. Если ему нужны помощницы-врачеватели - стану врачевателем. А если не получится влюбить его в себя, соблазнить, заставить думать только обо мне обычным способом - зачарую. Заворожу, заколдую, но он будет моим! Все равно не жить мне без него!"