Тень Камбера
Шрифт:
Удивительно, но никто не выступил против. Келсон, Морган и Дугал теперь наблюдали за происходящим словно со стороны — как совершенно посторонние лица — поскольку то, чему предстояло сейчас произойти, в некотором роде являлось исповедью перед священнослужителями, собравшимися в зале, а исповедь должна всегда оставаться тайной. Выйдя вперед, Дункан встал на колени перед троном Брадена. Перстень епископа на его правой руке блеснул в свете факела, когда он склонил голову и перекрестился, — перстень этот был сделан из золота, прежде украшавшего алтарную плиту, где поклонялись святому Камберу. Голубые глаза Дункана блеснули серебром, когда он, сложив руки перед собой, поднял глаза на архиепископа.
— Я признаю, что в праздник Пасхи в 1113 году со дня Рождества Христова меня посвятил
— А почему ты сделал это, сын мой? — спросил Браден.
Призвание Дункана никогда не было так очевидно, как в эту минуту, когда он смотрел в глаза Брадену.
— Я верил и до сих пор верю, что сам Господь призвал меня быть Его священником и что таланты, переданные мне в наследство, как Дерини, должны быть обращены Ему на службу, как в старые времена священники Дерини служили Ему.
— А что насчет учения Церкви — то, что Дерини больше не могут служить таким образом? — спросил Браден.
— Мое решение было вопросом совести, ваше преосвященство, и формировалось годами учения и молитв. Церковь также учит, что если бы я не последовал своему призванию и голосу совести, то это было бы тяжким грехом. Поэтому, зная, что я избран Им, как я мог не подчиниться Его воле? Его зов отдавался болью во мне, которая могла быть снята только служением Ему. Я испытывал страстное желание постоянно быть в Его присутствии, совершая Его таинства с Его людьми, как простыми, так и Дерини. И, совершая эти таинства, я тоже стал частью их, и всего себя положил на служение Ему, как Он того пожелал. Есть ли здесь, среди присутствующих священнослужителей хоть кто-то, кто не услышал такого же зова и не последовал ему?
Конечно, таких не нашлось — или, по крайней мере, никто не решился в этом признаться. Один пожилой странствующий епископ спросил, правда ли что в способностях Дерини изначально заложено зло, но старый друг Дункана Хью де Берри, только что назначенный епископом Баллимара, ответил раньше Дункана.
— Не способности являются злом, ваше преосвященство, — сказал Хью, — а использование их злыми людьми, которые иногда обладают этими способностями. Конечно, мы достаточно образованы и не можем считать, что такой ценный дар следует уничтожать, раз кто-то, не имеющей совести, когда-то воспользовался им не по назначению и принес таким образом разрушение, а не радость. Но ведь каждый из нас получают какие-то таланты при рождении, которые после соответствующей подготовки делают одного человека сильным, другого — ученым, третьему Даются умелые руки, а есть еще и четвертые, которые каждым своим дыханием желают служить Богу! Разве таланты отца Дункана так отличаются ото всех прочих? Разве смеем мы говорить, что не на пользу Господу идет его способность определять, говорит ли человек правду или лжет, чтобы защитить невиновных против тех, кто готов их обмануть в корыстных целях; или способность исцелять больных и раненых? Разве вы забыли, ваше преосвященство, что Дункан Маклайн, как и наш Господь, обладает даром исцеления? Кто лучше священника-Целителя Дерини способен навести мосты и изгнать страхи, отделявшие нас от наших братьев Дерини?
После такого эмоционального выступления практически не осталось ничего, что можно было бы добавить. Хью занял свое место, Дункан продолжал стоять на коленях перед архиепископом, а Браден дал священнослужителям время на раздумья, после которого каждый епископ должен был письменно подать свой голос за отпущение грехов Дункану или против. Пока шло голосование, Келсон закрыл глаза, слушая шорох шелков и шерстяных одеяний, когда каждый епископ относил бумагу со своим решением к небольшому столику, стоявшему в центре капитула, за спиной Дункана, и опускал в большой потир.
После того, как все проголосовали, Браден сам отправился к столу и стал читать решения, Дункан поднял глаза к кресту над пустым троном архиепископа.
— Absolve — было сказано на первом листке: я отпускаю грехи твои.
— Absolve.
— Absolve.
— Absolve.
Никто не был против, все девятнадцать участников голосования
— Дункан Говард Маклайн, ты есть тот, кто призван стать исполнителем воли Христа, — официально обратился к нему Браден, подобно тому, как обращаются к священнику, только что посвященному в сан. Епископ Толливер подошел к Брадену и протянул ему Библию, стоя на коленях.
— Adsum, — тихо ответил Дункан. — Я здесь.
— Дункан Говард Маклайн, — повторил Браден. — В соответствии с требованиями, установленными для желающих стать священнослужителем, двенадцать лет назад, когда ты принял сан, ты не имел права под угрозой отлучения от церкви и предания тебя суду, быть посвящен в сан под любым предлогом, если ты являлся незаконнорожденным, был лишен всей или части гражданских прав вследствие совершения позорного преступления, был судим мирским судом и найден виновным, отлучен от церкви или каким-либо другим образом не подходил для роли священнослужителя. В соответствии с действовавшим в те времена законом принадлежность к Дерини являлась не только препятствием для принятия духовного сана, но и автоматически вела к смертному приговору, если бы это выяснилось после посвящения в сан. И тем не менее ты решил принять сан, подчиняясь высшему зову, а не тому, который заставил испуганных людей принять ужасающие законы двести лет назад, как последствие ужасной тирании — поскольку ты знал сердцем: это твое призвание. Если следовать букве закона, то ты бы понес самое суровое наказание и от Церкви, и от государства, если бы твоя тайна была раскрыта, но ты выбрал служение Господу, несмотря на опасность, и остался верен своей совести и своему призванию, в надежде, что воля Господа и воля человека когда-нибудь могут снова стать едины.
Браден вздохнул, закрыл Библию и жестом приказал Толливеру вернуться на место.
— Мне бы очень хотелось сказать с полной уверенностью, что воля Господа и воля человека наконец стали едины, хотя я верю — и твои братья очевидно тоже верят — что в этом вопросе, по крайней мере, мы подходим близко к единению с Его волей, судя по прогрессу, достигнутому нами в последние дни. Но ты, возлюбленный сын Христа, конечно лучше кого-либо из нас понимаешь, сколько еще предстоит сделать для исправления наследия, оставленного нашими предшественниками. Тем не менее, твои братья по вере отпустили тебе все грехи, которые ты мог совершить в прошлом — и, я думаю, твоя душа была самым суровым судьей в том, что касается искупления совершенного греха. Более того, каноническое право скоро узаконит истину, которую ты понял более десяти лет назад. Поэтому я также отпускаю тебе все грехи во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — он перекрестил Дункана. — Пусть всемогущий Господь будет милостив к тебе, простит тебе твои грехи и дарует жизнь вечную.
— Аминь, — произнесли епископы хором, к которому также подключился и Дункан.
— Пусть всемогущий и милостивый Господь простит тебе твои преступления, если они и были совершены, и отпустит твои грехи, — сказал Браден, снова перекрестив Дункана.
И снова все собравшиеся хором произнесли:
— Аминь.
— И наконец, — завершил Браден, — пусть благословение Господне, Отца, и Сына, и Святого Духа снизойдет на тебя и пребудет с тобой вовеки веков.
В третий раз «Аминь» было произнесено так громко, что эхом отразилось от потолка, когда Браден вновь перекрестил Дункана, а затем возложил обе руки ему на голову.
— Теперь я попрошу тебя об особом одолжении, — сказал Браден, склоняясь к Дункану и убирая руки. — Обещаешь ли ты вновь подчиняться мне и моим преемникам и почитать меня и моих преемников, точно так же, как ты клялся в этом в тот день, когда тебя посвящали в духовный сан, понимая, что теперь в обмане больше нет необходимости?
Дункан улыбнулся, а по его щекам снова, теперь открыто, потекли слезы. Он положил руки в ладони Брадена и опустил голову, чтобы поцеловать перстень архиепископа.