Тень Крысолова
Шрифт:
Я снова в теплом, шумящем множеством разных звуков канале Сытая и смелая крыса на каменном берегу.
Я осознал, что тоже могу погибнуть. Окоченею под стеной подвала, проплыву раздутым трупом в потоке нечистот, высохну и рассыплюсь в пыль где-нибудь на чердаке, сгнию под мусорной кучей, а может, меня раздавит колесами на асфальте мостовой – то есть я перестану быть, спать, чувствовать, видеть, знать.
Маленькие крысята никогда не понимали этого и погибали, вылезая из гнезда с ещё не успевшими толком раскрыться глазами, выбираясь в жилые помещения или прямо на улицу на нетвердо стоящих лапках.
Я уже знаю,
Я понял, что точно такая же смерть сидит во мне самом, в усталости моих лапок, в моих слипающихся глазах, что смерть – вокруг, что она в каждой поднявшей камень людской руке, в каждом блеске когтей живущей в башне морского маяка совы. Понял, что я тоже когда-нибудь стану таким же холодным, вонючим и безголосым, как крысы, выброшенные волной на берег. Я понял это, и меня охватил ужас, мне захотелось найти другое место – более безопасное, чем лабиринт подземных коридоров за бетонными стенами набережной.
Отсюда я мог, не выходя на поверхность, добраться до складов, набитых мешками спелого зерна, сушеных фруктов, орехов, бочками жидко-сладкой массы. Эти запахи подсказывали, что есть и другие места, казавшиеся мне более спокойными, чем берег, о который постоянно бьются волны, поднятые проплывающими судами и ветрами.
Теперь рев вспененной воды, обрушивающейся на каменные стены, за которыми я прятался в кругу семьи среди клочков бумаги, тряпья и перьев, стал страшить меня, он мешал мне спать, обрекая на беспокойство и страдания.
Раньше я смело спускался на бетонный карниз, нависший прямо над водой, или прыгал с камня на камень, не обращая внимания на то, что они скользкие и шатаются. Я спускался низко, очень низко и пил солоноватую воду, которая заливала мне мордочку и глаза. Я даже плавал у берега, поднимаясь и опускаясь вместе с ленивыми волнами. Я был толстым, откормленным, полным сил и самоуверенным.
И вдруг, влезая на скользкий камень, я неожиданно почувствовал всю тяжесть своего тела. Я растолстел…
Мой вес тянул меня вниз, к воде. Лапки скользили, коготки не выдерживали избыточного веса тела, хвост уже не помогал удержать равновесие. Привычная прогулка к воде могла стать для меня последним в жизни приключением. Теперь, когда я начал бояться, я больше не спускаюсь вниз по поросшим водорослями ступенькам, не соскальзываю прямо к воде по усеянным ракушками деревянным опорам. Мне больше не нужно напрягать зрение, высматривая, не проскользнула ли где-то рядом светлая тень чайки.
Я кружу то туда, то обратно между закованной в бетон норой и складом, заполненным регулярно сменяющейся едой.
Зерна – сладкие, пахнущие медом, сухие и хрустящие, мягкие и терпкие, кислые и горчащие той горечью, которой жаждешь, пахнущие незнакомой землей, дымом и огнем, скрытые в толстой оболочке и обнаженные, целиком состоящие из мякоти…
Я давил их лапками, вползая в прорытый мною туннель, закапывался в них с головой, высунув наружу лишь глаза и ноздри. Мое тело со всех сторон окружали зерна, они охраняли меня с боков и все время сыпались мне прямо в рот. Я лежал без движения, отдыхая и пожирая падающие в рог зернышки и одновременно освобождаясь с другого конца от уже переваренной пищи. Но теперь такое лежание в зерне тоже стало казаться мне небезопасным.
Я как раз собирался спрыгнуть вниз, когда заметил там крысу, вокруг которой поверхность зерна вдруг заволновалась, завертелась волчком и стала засасывать зверька все глубже и глубже, пока не поглотила окончательно…
Еще какое-то время зерно над этим местом продолжало шевелиться, а снизу доносился шорох угасающей борьбы за жизнь. Я знал, что это молодая крыса тщетно пытается разгрести зерно лапками, открывая рот, давясь и задыхаясь. Я знал, что она старается выкарабкаться, выбраться, освободиться от сковывающей движения зернистой массы. Затем поверхность снова успокоилась, а я с ужасом понял, что это слишком торопливые движения крысенка стали причиной его гибели под грудой дышащего зерна. А ведь я уже готов был прыгнуть как раз в это самое место.
Теперь я чувствовал себя в безопасности только внутри подземного лабиринта. Тянувшиеся под бетонными и каменными плитами туннели и щели, норы и коридоры имели выходы к жилым домам, а дальше разветвленной сетью каналов можно было пробраться в город. Некоторые крысы так никогда и не покидали этих лабиринтов, пребывая в постоянно господствующих здесь темноте и полумраке. Они знали солнце лишь по светлым, скользящим по стенам пятнам и проникающему под землю теплу.
Там же в каналах – в том месте, где легче было спуститься к воде, – лежали самые старые, умирающие, доживающие последние дни и мгновения крысы. Меня пугало их пассивное ожидание смерти, и я не любил ходить в ту сторону.
Я свернул с привычной тропинки, надеясь сократить таким образом путь к моему гнезду, и тут меня со всех сторон обволокла струя отвратительного запаха. В то же мгновение я увидел студнеобразную массу на крысиных ногах, с крысиной мордой и деформированным хвостом. Я всем телом вжался в камень и уже собрался отпрыгнуть назад, как вдруг почувствовал, что точно такой же запах приближается ко мне и с другой стороны. Со вставшей дыбом шерстью я наблюдал за медленно приближавшимися ко мне существами.
Ослабленные, больные крысы – скелеты, поросшие кусками ещё живого и кровоточащего вонючего мяса – не могли напасть на меня. Похоже, они даже не замечали моего присутствия, потому что их собственная вонь забивала все другие запахи.
В слабом свете, сочившемся сквозь щели в крышке люка, я видел студнеобразные наросты на бредущей мимо меня, попискивающей от боли самке. Ее вытаращенное, выпадающее из глазницы глазное яблоко смотрело прямо на меня невидящим взглядом.
Монотонный, тихий писк перепугал меня окончательно. Я проскочил мимо превратившихся в чудища крыс и понесся вперед, мечтая побыстрее добраться до своего гнезда. Но чем дальше я бежал, тем чаще на моем пути попадались точно такие же полусгнившие, но в большинстве ещё живые трупы.
Я искал знакомые мне повороты, ступеньки, плиты, ведь я же думал, что этот проход соединяет старую, знакомую крысиную тропу с ведущим к набережной туннелем. И вдруг я понял, что свернул намного раньше, чем надо. Ведь тот туннель был извилистый и запутанный, к тому же он проходил под улицей, откуда постоянно доносились шум и отзвуки голосов. А здесь господствовала тишина, которую прерывали лишь писки крысиной боли, журчание медленно текущего потока нечистот и скрежет моих собственных коготков о растрескавшиеся кирпичи и камни.