Тень Лучезарного
Шрифт:
– Каб! Каб! Каб! – тут же завыли ордынцы.
– Скоро начнем подбираться, – прошептала Лакрима. – Не забывай. Удар твоим мечом и мое заклинание. Если будет только заклинание, он тут же сможет вселиться в другого даку или кто там ему попадется под руку.
– Я сомневаюсь, что хотя бы смогу пробить его кожу, – ответила Лава.
– Сомневаться будем после битвы, – прошипела Лакрима.
– Может быть, лучше яблочный кружочек? – попробовала пошутить Лава.
– Тихо, – оборвала ее Лакрима.
Где-то еще слышался шум битвы. Звенели мечи. Раздавались крики, но первые ряды ордынцев уже прошли вперед. Те, что вошли в город вместе с Кабом, разошлись в стороны, заставив Лаву и Лакриму вновь отпрянуть к стене. А перед Кабом остались несколько воинов. Десятка полтора. И среди них Лава с ужасом узнала не только еле стоящую на ногах, залитую кровью Телу, но и Сигнума.
– Кто?! – зарычал Каб.
И Сигнум вдруг сорвался с места, взвыл, завизжал, может быть, от ужаса, но поднял меч и побежал к своему убийце. Тот неожиданно легко шагнул влево, наклонился и подсек мечом герцога Эбаббара. Ноги Сигнума еще сделали пару шагов, а все, что было выше пояса, рухнуло у ног Каба.
– Беру свои слова назад, – прохрипела на ухо Лаве Лакрима.
– Кто?! – снова зарычал Каб, и в тот же миг все сгрудившиеся в полусотне шагов от него воины – все они ринулись вперед, хотя ни один из них не мог надеяться остаться живым в этой схватке.
– Пора, – выдохнула Лакрима, и Лава тоже побежала вперед, туда, где под гогот ордынцев Каб рубил направо и налево отчаянных смельчаков и взвыл только тогда, когда уже лишившаяся левой руки, лежа на ледяных окровавленных камнях, Тела вонзила меч ему в икру.
– На! – ткнула мечом в звериную гортань Лава, и тут же огненные кольца начали прожигать широкую грудь зверя. А секундой позже из переулка вырвался Джокус с собранными им воинами. Но уже трубы трубили у самой стены.
Когда через пролом стали вливаться воины войска Лауруса и они же добивали ордынцев на поле под стенами Бараггала, Лава, Лакрима и Джокус стояли у мертвых тел Сигнума и Телы. Труп Каба служил опорой для их голов. Одной из первых рядом с погибшими оказалась Субула. Вслед за ней подошел Лаурус. Через минуту, в сопровождении двух смуглых охранниц, появились Процелла и Кама. Процелла залилась слезами. Кама кивнула Лаве, Джокусу, поклонилась Лакриме, подошла к Субуле и Лаурусу и встала вместе с ними на колени перед телом Сигнума и своего заклятого врага Телы Нимис.
Глава 28
Никс Праина
Король Адамас ждал тяжелой битвы. Он даже не был уверен, что сможет устоять на этот раз. Да, у него было больше сил, чем шесть лет назад, но не свейское войско подошло к Тимору, в котором было чуть больше ста тысяч, а пятьсот тысяч ордынцев, искушенных во взятии городов, с ними двигался огромный обоз, тысячи шаманов, и вело эту силу одно из чудовищ степей – Очил, слухи о людоедстве которого не были слухами, поскольку этот даку доставал меч из ножен в самых крайних случаях. Обычно он расправлялся с провинившимися, перегрызая им глотку. А уж что он делал с пленниками и пленницами у себя в шатре, об этом предпочитали не говорить даже ордынцы. Что мог противопоставить этой несметной силе Адамас? Войско из ста тридцати пяти тысяч воинов. Крепкие бастионы, выше и мощнее, чем прежние, сравнимые с цитаделью Ардууса? Этлу и рефаимов, которые, как надеялся Адамас, будут стоить нескольких ордынцев каждый? Наконец, огнеметные машины. Они не должны были подвести короля так, как это случилось шесть лет назад. Но разве можно было надеяться остановить бескрайнее море степняков десятком даже очень жарких костров? Но самое главное, что огорчало Адамаса, – это отсутствие колдунов. Да, Лацерта Скутум, молодая жена принца Бабу Веритаса, подобрала среди тиморских ворожей нескольких, способных хоть как-то извлечь силу из собственных пальцев или из бесчисленных амулетов, но Адамасу казалось, что Лацерту больше занимает не собственная судьба, а судьба ее мужа, который остался далеко на юге. Слезы, во всяком случае, постоянно поблескивали в глазах Лацерты даже не искрами, а полновесными каплями. А присланная этлу Магной колдунья Фалакс, которая и в самом деле оказалась высоченной женщиной с суровым непроницаемым лицом, Адамаса не утешила. Фалакс бродила по тиморской стене с ведром и клеткой, полной кур, каждая из которых в ее руках казалась цыпленком. Колдунья-великанша выуживала из клетки кур по одной, сбивала голову птице щелчком крепкого пальца, сцеживала кровь в ведро и, к радости караульных, бросала тушку тому дозору, который обретался поблизости. Курица отправлялась на вертел, а Фалакс макала в ведро широкую кисть и начинала чертить на стенах, на зубцах, на башнях только ей понятные линии. Высунувший нос на стену храмовник в первый же день попытался разораться, что великанша святотатствует, нарушает установления Энки и что ее следует если не отдать в лапы инквизиции, так прогнать подальше, поскольку боги не потерпят колдовства на крови, а уж тем более – колдовства с убийством живых тварей.
Фалакс несколько секунд молчала в изумлении, потом, впервые за все время пребывания на стене, открыла рот и довольно приятным голосом осведомилась у храмовника, правильно ли она поняла, что ее следует отдать инквизиции за то, что она отрубает курам головы и отдает тушки тиморским стражникам?
– Да, да! – закричал храмовник.
А правильно ли она поняла, продолжала Фалакс, кивая собиравшимся вокруг нее и храмовника зевакам, что ардуусская инквизиция, которая всячески мучает людей, в том числе сжигая их живьем, гораздо добродетельнее, чем убийца домашних кур?
– Да! – возмущенно заорал храмовник, постепенно переходя на возмущенное, но беззвучное открывание рта.
А правильно ли она поняла, наконец завершила свою безмерно долгую речь Фалакс, что Энки, о котором никто не знал до того момента, как он обхватил собственные плечи руками и занялся пламенем, успел в этот короткий, но яркий и где-то даже согревающий момент своей жизни надиктовать для всяческих храмовников толстые свитки установлений и правил на все случаи жизни?
– Он водил рукой храмовых писцов уже после вознесения! – почти уже визжал храмовник.
– Тогда скажи мне, достойный человек, – униженно попросила Фалакс у храмовника, – почему ты уверен, что моей рукой не водит Энки? Да и почему ты решил, что я колдую? Где заклинания? Где особые знаки? Я всего лишь раскрашиваю камень. Посмотри, какой он серый. Видишь, под моей кистью он становится бурым. Ордынцы доберутся до стены, посмотрят, подумают, что тиморская цитадель сложена из обычного кирпича. И конечно, тут же сломают все свои тараны и даже зубы, если вздумают ее грызть.
Тут уже храмовник окончательно потерял голос, а Фалакс поклонилась ему, посетовала, что он мешает ее работе, взяла бедолагу за шиворот и аккуратно опустила на копну сена, что служила для ночлега караульных ярусом ниже.
Тогда Адамас, который стоял на ближнем бастионе, посмеялся вместе со всеми. Затем обернулся, увидел на бастионах замка мелькающие детские рожицы и подумал, что самое дальнее и самое надежное место для сохранения молодого поколения королевских домов Анкиды вдруг оказалось едва ли не самым опасным. И Никс Праина – магистр ордена Воды, так и не появилась. Видимо, и на самом деле Светлая Пустошь стала непроходимой.
Через два дня после того, как несметная орда подошла к Аббуту, Очилу надоела возня на противоположном берегу Азу. В тот же час через реку переправились несколько тысяч воинов с обитыми медью таранами, и к следующему утру задуманный Адамасом и выпестованный герцогом Тутусом замок был стерт с высокого берега вместе с бастионами, стенами и оставленной в нем небольшой дружиной. И тогда орда пошла к Тимору. Без ухищрений и выдумок.
…Она шла, преисполненная собственной силы. Ордынская конница закручивалась вдоль тиморской пропасти лавиной и осыпала стрелами тиморских лучников, которые должны были помешать степнякам наводить мосты. Вдобавок не прекращалось гудение шаманских бубнов, и после того, как пара десятков тиморцев вдруг сами, по своей воле направили лошадей в пропасть, лучники решили отойти. Последнее, что они увидели, уходя к крепости, были огромные бревна, принесенные ордынцами из нахоритских чащ. Судя по их количеству, воинство Очила не собиралось вливаться в пределы тиморского королевства тонкой струйкой.