Тень мачехи
Шрифт:
Макс поднялся, взял сложенный втрое листок, пробежал глазами по тексту. «Произведена проверка… Никандров Вячеслав Дмитриевич… Фирзина Марина Ивановна… ул. Еловая, д.40, кВ.5… кВ.6… не подтвердились… оснований для возбуждения уголовного дела нет…»
— Они соседи, что ли? — удивленно спросил Демидов.
— Да, и Марина говорит, что деваться ей от этого Славы некуда, — снова вздохнула Татьяна. Допила кофе и поставила чашку в раковину. И кивнула на чашку Макса:
— Тебе еще сделать?
— Нет, спасибо, — задумчиво ответил он. И заторопился: — Тань,
— А… Ты же хотел поговорить об аптеках? — удивилась она.
— Да про аптеки фигня, на самом деле. Предложили двадцать лямов за них, считаю, маловато. Просто хотел, чтобы ты в курсе была.
— Ну а что, нормальная цена, если помещения не продавать, — подумав, сказала она. — Можно ведь оставить их, чтобы сдавать в аренду.
Макс растерянно уставился на нее.
— А это мысль, — медленно проговорил он. — Я скажу ему.
«Всё-таки она далеко не дура», — думал он, направляясь к калитке. Заиндевелые шары можжевельника по бокам дорожки поблескивали в свете фонарей. Красиво Танька здесь всё устроила… Он невольно оглянулся на дом — там, за теплым светом окон, осталась Таня и чужой ребенок.
Чужой.
Макс остановился, будто громом пораженный.
Кажется, он понял, как получить у нее генеральную доверенность и прибрать к рукам все деньги.
8
Прямоугольная ручка чайной ложечки — антикварной, потускневшей от времени — была украшена эмалевой инкрустацией: островерхий храм о пяти головах, а понизу витиеватая надпись «Муром». И Татьяна, лежавшая на кушетке психоаналитика, всё цеплялась и цеплялась за взглядом за эту ручку, торчавшую из-за края белой чашки.
Все остальное, видное ей с кушетки — скучный белый потолок, сходившиеся в угол стены спокойного бежевого цвета, да идеально чистый журнальный столик, на котором и стояла чашка — не могло отвлечь от течения мыслей. «Сконцентрируйтесь на своих переживаниях», — попросила в начале встречи психоаналитик Алла Нестерова — ухоженная, коротко стриженая брюнетка лет сорока, носившая широкое этническое платье. И Таня сумела, хоть и волновалась изрядно. А Нестерова сидела в кресле, поставленном справа от изголовья кушетки, и делала пометки в общей тетради с зеленой обложкой.
— …я так и не знаю, что это за приступы. Мать не сказала мне ничего важного о Пандоре. Но, учитывая ее отношение ко мне, я даже не удивлена, — Татьяна закончила свой рассказ и выжидательно замолчала.
Нестерова перелистнула страницу:
— Вы говорили о матери и муже, как о своей семье. Но ничего не сказали об отце, — голос психоаналитика был спокойным, но в нем сквозило участие, желание помочь.
— Отец… — Таня задумалась, и сказала, будто оправдываясь, — вы знаете, он неплохой человек. Хотя лупил меня в детстве. Но я думаю, он просто не понимал, как болезненно я это воспринимаю. А еще мне кажется, его мать науськивала. Он же всегда делает, как она хочет…
— Попробуйте абстрагироваться от ваших отношений с матерью и представить, что есть только вы и ваш отец. Что чувствуете?
Таня попыталась мысленно убрать из семейного треугольника одну фигуру. Но без матери это уже был не треугольник, а прямая. И эта прямая, вдруг соединившая дочь и отца, показалась ей спасительной, живой ниточкой. Ощущение возникло странное: вдруг нахлынула радость, чувство свободы. И спокойствие, которое бывает только если…
— Знаете, он будто защищает меня! — воскликнула она, пораженная этим открытием.
— Но он же вас бил? — в голосе Аллы слышалось удивление. Татьяна понимала, что это странно. Она вновь прислушалась к себе. Представила свою семью без матери: видение было дразняще-приятным, заманчивым… безопасным. И тело вдруг отозвалось — расслабилось, голова стала легкой, будто отпустила чья-то рука, тяжело и долго давившая на затылок.
— Всё-таки основная эмоция — это чувство защищенности, — твердо сказала Таня.
— Это очень странно, — психоаналитик задумалась. — А что вы вкладываете в понятие «защищенность»?
Вопрос поставил Таню в тупик.
— Говорите всё, что приходит в голову, — попросила Нестерова. — Не надо включать логику.
— Защищенность — это… когда что-то случилось, страшное что-то — а отец пришел и порубил всё топором, — с ходу выпалила Татьяна.
— Топором? — удивилась Алла. — Почему — топором?
— Ну, это я образно, — отмахнулась Татьяна. — То есть он сильный, взрослый, и может дать сдачи, если кто-то хочет сделать мне плохо.
— Подождите. Вы сказали — порубил топором, — настойчиво повторила психоаналитик. — Это важно. Поймите, мы не просто так выбираем слова и образы. По сути, наше бессознательное выбирает их вместо нас.
— Не знаю, что вам ответить, — Таня была в растерянности. Ей казалось, что это обычное дело — подобрать какой-то образ. Она ведь с тем же успехом могла сказать «разнёс все в щепки», «разбил в пух и прах»… Ведь смысл был одним и тем же.
Нестерова тоже молчала — ждала.
— Попробуйте порассуждать об этом на досуге, — наконец, сказала она. — А пока давайте вернемся к вашему запросу. Эта Пандора — вы никогда не видели во время приступов что-то, что могло с ней ассоциироваться? Человека, фигуру, вещь?
— Нет, — замотала головой Татьяна.
— А голос? Откуда он идет?
— Его как будто ветер приносит. Но приступы часто случались в помещении, где не могло быть ветра. Он — тоже галлюцинация, я уверена.
— Скорее всего, не всё так просто… — задумчиво отметила Алла. И попросила: — Попробуйте вспомнить голос. Чей он? Кому принадлежит? Его тембр, тон — кто бы мог к вам так обращаться?
Память услужливо вытолкнула на поверхность серое, мглистое видение: пластиковые люди-куклы бредут вдоль выгибающихся, текучих стен, ветер плюет холодом, шипит: «Ппан-доо-раа»… Дернувшись, Таня распахнула глаза, прижала руку к груди, успокаивая скакнувшее зайцем сердце. «Вспомнить? Погрузиться в кошмар по собственной воле? Нет, я не смогу!», — запаниковала она. Но другого выхода не было. И она заставила себя снова закрыть глаза.