Тень мачехи
Шрифт:
— Ну что, мы всё купили, — сказала Алевтина Витальевна, складывая в Танину корзинку кусочек сыра, пакет молока и упаковку йогуртов. — Айда домой?
— Айда! — весело кивнула Демидова и повернула тележку к кассе.
После того, как они по очереди расплатились с кассиром («У вас под расчет?» — спросила та, принимая от Алевтины Витальевны деньги — и Татьяна с трудом поняла, что имелось в виду «без сдачи»), Демидова помогла соседке уложить бутылки в корзину под коляской. Дно угрожающе провисло. Недолго думая, Татьяна взяла в обе руки по пятилитровке, повесив на запястья пакеты с бакалеей.
— Таня, тяжко же! — запротестовала соседка, пытаясь забрать одну бутыль.
— Нормально, тёть Аль, донесу, — мотнула головой Татьяна. — А вы мне пока расскажите, что вы тут, на юге, готовите. Может, рецепт есть какой, необычный?
Это
На обратном пути Татьяна засмотрелась на свадебный кортеж, остановившийся возле набережной адмирала Серебрякова. Молодожены встали у парапета, позируя фотографу на фоне моря: миниатюрная невеста в пышном, как зефирина, платье и норковой шубке, ниспадающей с плеч, и высокий жених в светло-сером с искрой костюме и ярко-красном галстуке. Стайка гостей — все молодые, веселые, шумные — окружила новобрачных, как стая разноголосых птиц; вверх потянулись руки с бокалами, зеленые горлышки бутылок звякали о стекло, наполнявшееся шампанским. «Неужели мы с Юрой тоже поженимся? И у меня, наконец-то, будет хорошая, счастливая семья. Муж, который не предаст. И, возможно, ребенок», — подумала Таня и смутилась, отгоняя мечты — не сглазить бы. Тётя Аля всё ещё рассказывала о том, как приготовить какую-то южную сладость: орехи, загустевший сок… А выглянувшее из-за облаков солнце золотило гребни морских волн, блестело на крыльях чаек, садившихся на серую плитку набережной. Ветер стал тёплым, раздувал непокрытые волосы, путая русые Танины пряди. И, наверное, впервые за эту неделю она не пожалела, что оказалась именно здесь.
У поворота во двор Татьяна остановилась:
— Ну что, я домой, а вы гуляйте. Водичку заберете, когда вернетесь. У подъезда будете, позвоните мне в домофон, я спущусь, помогу с коляской, — сказала она. — Квартира тридцать шесть, не забудьте!
— Ох, спасибо, Танюша! Прозвоню-прозвоню, — ответила тётя Аля, с одобрением глядя на нее. Заглянув в коляску, Таня улыбнулась спящей Вике: сопит, глазки закрыты — хорошо ей на свежем воздухе! А соседка сказала просительно:
— Таня, я у вас спрошу, пока смелости хватае… Нам бы няню, а то Наташи часто дома не бывает, а мне одной тяжко. Викулычка маленькая, хлопот дуже много, а я ведь сердешница. Да и после переезда квартиру надо в порядок приводить, у меня половина коробок не разобрана, живем, как дурносёлы. И шут его знает, где эту няню искать! Может, пока работы нет, согласитесь мне подсобить? Зарплата хорошая будет.
Алевтина Витальевна с надеждой смотрела на Татьяну. А та, не скрывая удивления, переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить. Задумалась, потянулась к коляске — еще раз глянуть на девочку. И, наконец, сказала:
— Тёть Аль, я бы с радостью!
2
Сон разбился о каркающие выкрики — будто лодку, тихо плывущую по спокойным волнам, грохнуло и ободрало о риф. Демидов вскочил, испуганно щурясь. Оранжевая штора на окне выглядела раскаленной — наглое солнце, еле сдерживаемое угрюмым полумраком загаженной комнаты, пыталось просочиться внутрь. А на улице продолжали кричать, будто глухие:
— …бычье сердце, бабка сама семена делает. По три ведра с куста сымаем, — постаревший бас дребезжал, будто на большой барабан сыпали сухие сучья.
— Моя уж перцы распикировала, полста и полста корней, — ответил осипший баритон, словно селезень закрякал.
— Тю-у! Мы меньше ста сорока не ростим…
И всё про овощи, про навоз, и что конский «лучшее будет» — да когда ж они заткнутся, и почему так громко орут?… Макс замычал, ложась обратно в кровать и натягивая на уши края подушки. Спать хотелось неимоверно, он до шести утра смотрел все части «Рокки» со Сталлоне и надувался пивом — а что еще было делать в этом доме отдыха для старичья, где он зависал уже неделю? Спрятаться в «Авроре» сначала казалось хорошей идеей: вряд ли те, кто знал характер Демидова, станут искать его в этом царстве совдепии, где ни шика, ни развлечений — если, конечно, не считать увлекательных походов на электрофорез и болельщицкого азарта над домино в холле.
Каждый день в этих обшарпанных стенах был близнецом предыдущего: отдыхающие завтракали, принимали лечение, шли на прогулку, обедали, шли на прогулку… Потом полдничали, ложились вздремнуть, ужинали и расползались по номерам. А самые шебутные шли на вечерние танцы под Толкунову и Магомаева.
Макс был здесь самым молодым и самым одиноким. Он спонтанно забронировал номер в этой богадельне на берегу Оки — вообще уезжать пришлось спонтанно, потому что афера с аптеками и жёгшие карман деньги для отмыва, которые он так и не перевел на счет подставной фирмы Василенко, требовали быстрых решений. Макс понимал, что не готов: ни новых документов, ни машины, на которой можно было бы передвигаться незамеченным. Поэтому на пути в Самару он свернул в сторону Коломны: там жил давний знакомец, еще до зоны скорешились на почве любви к автотранспорту. Демидов сбросил машину в его автомастерской (пусть за полцены — и то хлеб), попросил подыскать новую, а еще сообразить комплект документов на чужое имя, и чтобы без палева. Прошла ровно неделя, сегодня после пяти нужно забрать тачку, права и паспорт. А потом двигаться в отель под Самарой, где его будет ждать Алёна.
«Максим Вячеславович — красавчик, блефанул — и выиграл, а остальное как-нибудь утрясется», — бодрился Макс, заставляя себя встать с кровати. Но страх, каждый день загоравшийся у него внутри в первую минуту после пробуждения, и гаснущий только с приходом сна — будто кто-то дергал за веревочку торшера — толкнул его к окну. Демидов осторожно выглянул из-за шторы, с подозрением оглядел стоянку перед центральным входом: уф-ф, ни одной новой машины, только знакомые «лады», «нексии» и прочие монстры отечественного автопрома, на которых приезжали сотрудники дома отдыха. Распрямил спину и с неудовольствием глянул направо — туда устремлялись дорожки для прогулок, расходящиеся от крыльца «Авроры» солнечными лучами. И на этих «лучах» стояли два разбудивших его деда. Один — почти под Максовым окном, второй — на следующей дорожке, метров за пять от собеседника. Перекрикивались поверх почерневшего сугроба, изъеденного весенней проказой. Но по странному капризу не обходили его, чтобы встать рядом и пообщаться нормально, а драли горло так, что слышно во всех номерах. Деды явно в маразме.
Макс скосил глаза на запястье: без пяти десять. Значит, старики позавтракали, пролечились, а теперь маются бездельем. Глотнул пива из полупустой жестяной банки, скривился: тёплое, выдохшееся… Оглядел комнату, ища, куда вчера бросил джинсы и водолазку. А с улицы донеслось очередное:
— Я по три пасынка оставляю! С одного что? Ну, кило, ну два…
Демидов почувствовал, как злость дрожит внутри осиным роем, гонит кровь в гудящую голову. Он никогда не думал о том, как относится к старикам — но здесь осознал, что ненавидит. Всё в них ненавидит: запавшие глаза под поредевшими бровями, сухость узловатых рук, грязный запах мочи и немощный — камфоры. А ещё медлительность и важность, с которой они тащат по жизни свои дряблые тела — бесформенные, будто налитые в мешки из морщинистой кожи. И так, будто все должны уступать им дорогу. Будто они имеют полное право орать под окнами спозаранку, забывая, что не все здесь ложатся с курами, а встают с петухами. Ему захотелось выскочить в окно, схватить огородников, одного за другим, и воткнуть бошками в грязный снег, как брюкву. Но высовываться было нельзя. Вообще ничего было нельзя — только ждать, пытаясь быть как можно неприметнее. Для вида ходить на грязевые ванны, давиться ватрушками в полдник, самому втихаря выносить пакеты с пустыми бутылками и коробками из-под пиццы и суши. И каждый раз звонить в новое такси, когда приспичивало в город за бухлом и нормальной едой.
Впрочем, осталось потерпеть совсем немного.
Передумав одеваться, Макс прошлепал в санузел, включил воду, наполняя ванну. Пока она набралась, курил, сидя на унитазе. А потом, скинув трусы, погрузился с головой, вынырнул, отфыркиваясь — и блаженно замер: полегчало, да и страх немного притупился. Он вспомнил самодовольную рожу Василенко и не сдержал ухмылки: а всё-таки я тебя переиграл, хрена с два ты меня найдешь! «Ищет уже, — трусливо заныло внутри. — Зря ты его кинул. И деньги, предназначенные для отмыва, взял зря, за ними совсем другие люди стоят». Страх накатил с новой силой. Выпить бы… Нет, нельзя — вечером за руль, и к Алёне хотелось приехать трезвым.