Тень мачехи
Шрифт:
— Любовь! Кому она нужна, когда появляется куча бытовых проблем? Люди держатся вместе, потому что так выгоднее: деньги в один котел, на кухарке и слесаре экономия! А еще они называют любовью страсть, привычку, терпение, следование своим же глупым обещаниям, жизнь по принципу «и так сойдет». Но не сойдет, понимаешь? Для нас с тобой — не сойдет! Будет только хуже!
Юра замотал головой, будто отгоняя морок:
— Ты не права сейчас, — почти умоляюще сказал он. — И ты говорила…
— Да, я говорила, что люблю тебя, и что хочу быть с тобой! Любви без слов не бывает! Но когда приходится выбирать, они отходят на второй план.
— Что же, по-твоему,
— Жизнь! Жизнь остается, всегда только она! И какую ты хочешь — такую и выбирай. А я хочу — здесь, в этой квартире, со всем, что у меня есть. И если тебя это не устраивает — что ж, значит, ты тоже выбираешь своё.
Юра стоял перед ней, зло сжимая губы.
— Не может быть, чтобы любовь была такой! — яростно выплюнул он.
И Геля ответила, как отбрила — уже чужим, низким от презрения, голосом:
— Раскрой глаза, мальчик! Она — такая. А ты — никто. У тебя ничего нет, кроме красивого тела. И жениться тебе нужно на такой же студенточке, с тем же капиталом. Но и она, если ты ничего не сможешь ей дать, уйдет от тебя однажды. С мужчинами всегда так, ты просто пока еще этого не знаешь. Ищи себе ровню, или ту, кто ниже тебя. А лучше — не ищи никого, живи для себя, и тогда не придется выслушивать правду.
— Геля, перестань! Ты слышала, что я сказал — у меня дед умер?! — Юра еле сдерживал слёзы, детские, наполненные виной и страхом, слёзы — но что они были против её матерого цинизма?
И Геля выкрикнула — будто добивая его.
— Вот-вот! Он умер от правды, и от того, что жил ради внука. Ты видишь, как любовь может разрушить жизнь? Не видишь? Так смотри и запоминай! А мне дай жить, как я хочу — ведь я же тебе не мешаю!…
Она кричала что-то еще, и слова летели ему в спину, как булыжники, выпущенные из пращи. А он бежал по ступенькам все ниже и ниже, будто спускаясь на дно колодца, темного ослизлого колодца, из которого не выбраться самому. Ее голос звенел в тишине подъезда, отражался от стен, дробился на звуки — и последним на него рухнул грохот захлопнутой двери, словно каменная глыба, отрезавшая путь наверх…
Залесский вздрогнул, будто снова услышал этот грохот. И понял, что его пальцы, запутавшиеся в ячейках сети, испугано рвут ее.
«А ведь сейчас мне столько же лет, как и ей было тогда, — осознал он. — И я до сих пор не понимаю, что такое любовь. Ведь не может быть, чтобы Геля оказалась права. Но в то же время… в ее словах была логика, и честность тоже была».
Юрий остановился, разодрал сеть донизу. Бросил на бетонный пол пришедший в негодность кусок, пнул в сторону. Вынул из шкафа еще один сетчатый ком, навсегда пропахший рыбой и тиной. Отделил конец, повесил на крюк.
«Я жил для себя все эти годы, — думал он. — Ни одну женщину не любил. Мне никто не говорил такой вот ранящей правды, как Геля, никто не бросал меня, как родители. И, в общем-то, я жил счастливо. А если бы не эти разговоры с Петровной…»
Он дернул запутавшуюся сеть, потянул ее на себя — и почувствовал, что уперся плечом в стену. Повернул, выискивая леску с крючками, натянутую вдоль гаража.
«И если бы не Таня», — вдруг понял он.
Эта маленькая храбрая женщина запала ему в душу ещё тогда, в приемнике — когда приняла его за бомжа. А после, в то время, как он наблюдал ее рядом с мальчишкой, как слушал ее рассказ о Пашкиных рисунках, видел ее реакцию на Марину и последующее раскаяние… Ее искренность — вот что его поразило. Таня была с ним в разных ситуациях — но абсолютно искренней всегда. И ее искренность по всем фронтам била ту, что звучала в прощальных словах Гели.
Потому что Гелина была плодом разума, логики и опыта.
А Танина — шла от души
И от этого понимания будто раскрылось что-то и в его душе.
«Она просила помочь с разводом, — вспомнил Залесский. — Позвоню Кузьме, пусть этим делом займется, не моя это область права». Он почувствовал, как кровь прилила к щекам. Но мысли уже было не остановить. «Ну, что я себе-то вру! Развод не такая уж трудность. Я сам бы справился — ради Тани… М-да, а словом этим она меня прибила, как таракана. Мне ведь казалось, что такие, как она, в лебедином браке живут. Хотя кто знает, что у нее в семье… Может, муж там павлин, а вовсе не лебедь. И ещё: я ведь всегда думал, что не по-мужски это — помогать женщине, когда есть своя корысть. А тут получится, что развел её, чтобы сам потом… Но просто — я таких не встречал. И, может, не встречу больше. Приглашу ее после куда-нибудь…».
А потом мелькнуло циничное: «Да еще и во время развода увижу, что она за человек. В таких ситуациях всё нутро наружу лезет».
— Юра, уж спать пора, а ты все возишься! — прокурорским тоном сказала Алла Петровна. Залесский, едва не подпрыгнув от неожиданности, обернулся. Экономка стояла с распущенными волосами, из-под фланелевого халата виднелся белый край ночнушки.
— Ну вот, наплёл сетей, как паук, — проворчала она, окидывая взглядом гараж.
Залесский расхохотался и посоветовал:
— Шла бы ты в кровать, Петровна! А то влипнешь — и как я тебя распутаю? Я ж не настоящий паук, быстро с этим делом не разберусь!
— Ты, Юра, бобыль, — зевая, напомнила экономка, — тебе бы с этим разобраться.
21
Из мусорного ведра воняло рыбными кишками. В давно не чищеной раковине навалом громоздились грязные кастрюли, тарелки и кружки. Куча посуды щетинилась ножами и вилками, осуждающе указывая железными перстами на замызганный кафель и давно не крашеный потолок. Марина со вздохом отвела взгляд, и, закатав рукава, задернула окно вылинявшей шторой. Ее нижний угол был обожжен — Пашка летом не уследил, включил газ при открытом окне, и штору ветром на плиту задуло. Кухонька-то два на два, всё рядом.
Марина вернулась к раковине, открыла горячую воду — но струйка была чуть теплой, как всегда в их бараке. Только минут через двадцать станет нужной температуры. А в управляйку звонить бесполезно, у Фирзиных там долг за два месяца. Впрочем, они еще молодцы, большинство соседей годами не платят.
Подумав, она выставила посуду на тумбочку — помоет позже, сначала нужно отогреть упаковку фарша, похожую на толстую колбасу. Марина бросила ее в большую алюминиевую миску и, сунув под воду, нагнулась к тумбочке под раковиной. Там стояло почти полное ведро картошки: Славка на днях приволок, типа за работу дали — но Марина сразу поняла, что из соседского сарая стырил. Да и ладно, не убудет с тех соседей, а ей с сыном всё подмога…
Набрав картошки в глубокую тарелку, Марина взяла короткий острый ножик и села за стол, чистить. Отросшая челка вздрагивала в такт ее резким движениям, лезла в глаза. Фирзина недовольно фыркала, сдувая её в сторону. Проворно состругивала кожуру, завитками падавшую в тарелку. Очищенные картофелины раздраженно бросала в кастрюлю.
— Извините, на фрукты у нас денег нет! — зло сказала она в пространство. — А сыновей всё равно кормим, растим! Вот пирожков с картошкой и мясом Павлику настряпаю, увидите, как быстро на поправку пойдет.