Тень Мануила
Шрифт:
И мне все время казалось, что что-то очень важное, что-то, возможно, самое важное, от меня в ней постоянно ускользает, как и этот самый змеиный хвостик, нарисованный на ее руке, но что именно ускользало, я понять все никак не мог, сколько ни силился.
В тот же самый вечер я видел, как ее увозит в неизвестном направлении высокий и статный мотоциклист в красном глянцевом шлеме с кожаными браслетами на запястьях и окладистой бородой, не оставляя мне совершенно никаких надежд. Но разве отсутствие надежд могло помешать представлять мне, как она зажигает спички в темноте и как отсветы маленького огонька играют с тенями на ее лице?..
Сколько я ни силился, ответить себе на вопрос, кто она и что именно я к ней испытываю, я не мог, как будто сами мои собственные чувства все время ускользали от меня. Некоторых людей читаешь будто открытую книгу, а в этой явно не хватало нескольких страниц, и что на них написано, приходилось догадываться самому.
Тень
Я потом еще долго хранил на автоответчике ту последнюю запись голосового сообщения от Хасима с предложением пройтись и выкурить кальян. Как мне казалось позже, когда запись эту я прокручивал множество раз подряд, тогда в его голосе сквозила нотка беспокойства. Нет, это не было природным волнением, свойственным этому человеку, всегда держащему в кармане белый платок, чтобы вытереть испарину со лба. Это было беспокойство совершенно другого рода, но тогда, прослушав это сообщение впервые, я не придал этой дрожи в голосе совершенно никакого значения.
Он назначил мне встречу в кальянной на мусульманском кладбище рядом с тюрбе [1] Махмуда Второго, что я счел высшим проявлением его иронии. Что может быть забавнее, чем два историка, курящие кальян на мусульманском кладбище? Я провел три больших экскурсии и валился с ног от усталости в тот день, так что мог бы и отказаться от встречи… И, возможно, никогда не случилось бы со мной всего, что случилось. Но нечто странное у меня внутри – не то интуиция, не то жажда приключений – заставило меня как податливую змею, увлекаемую звуками флейты, потащиться в сторону кладбища ровно к назначенному времени.
1
Тюрбе (турецк.) – мавзолей, усыпальница.
Было еще не слишком темно, но уже наступали сумерки. Со стороны Босфора дул неприятный промозглый ветер, не желавший утихать даже вечером. Солнце только что скрылось за крышами домов, и было самое время для начала вечерней молитвы Магриб, о чем, как обычно, слышно с каждого минарета: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет…», ну и так далее… Словом, самое время идти на кладбище…
Мраморная кладбищенская ограда с торжественными рельефами белела в наступивших сумерках словно праздничный торт. Она манила и приглашала зайти внутрь, будто шепча мне: «Иди, загляни сюда! У меня есть кое-что, о чем ты еще совершенно ничего не знаешь».
С улиц постепенно исчезали торговцы сувенирами, и вечерние кафе начали увлекать внутрь меланхоличной восточной музыкой, мягкими диванами и запахами, способными разжечь жажду жизни даже у совершенно равнодушного к ней человека. Кладбище было немного в стороне от зуда наступающего вечера. Здесь было относительно тихо, и лишь изредка тишину эту нарушал проезжающий по улице трамвай, и, вероятно, именно поэтому Хасим позвал меня именно сюда.
У входа ко мне подбежал рыжий кот и начал настойчиво тереться о мою ногу. Я погладил его, но кот был навязчивым и продолжал тереться и урчать.
– Маленький, пусти меня, мне надо пройти, – Но кот моего русского не понимал, и никакой еды с собой у меня, разумеется, не было. – Малыш, пожалуйста, пропусти, мне надо пройти, – продолжал я, почесывая кота за ухом. Но ему было абсолютно все равно, он продолжал урчать, пока из темноты не раздался знакомый сипловатый голос.
– Мерхаба [2] , – произнес Хасим из темноты, и напуганный внезапным его появлением кот, к моему облегчению, поспешно шмыгнул в ближайшие кусты.
2
Привет! (турецкий)
– Мерхаба, – ответил я. Хасим верен себе: блестящие ботинки, отглаженные брюки, черный тренч, белые манжеты, серебряные запонки… Только зачем ему все это здесь, у тюрбе Махмуда Второго?
– Хотел пригласить тебя на приятную вечернюю прогулку, – отшутился он словно бы в ответ на мои мысли, но в голосе тревога и неуверенность. Из кармана тренча выскальзывает привычный белый платок, и он промакивает испарину на лбу… Какая тут, к черту, прогулка, выкладывал бы уж сразу все начистоту.
– По кладбищу?
– А почему бы нет? Кладбища – лучшие хранители истории. Отчего-то считается, что только живые и здоровые люди могут что-то рассказать, а мертвые немые, как камни, и сказать-то ничего не могут. Хотя кому, как не тебе, знать, сколько всего интересного могут поведать каменные коробки, в которых когда-то лежали мертвецы, багрянородные и не очень…
– Но Хасим! Почему в такое время? – не унимался я.
– Со временем-то как раз все хорошо, нам никто не помешает насладиться местными красотами, – все еще паясничал он. – Пойдем-ка, я покажу тебе кое-что, – сказал он, увлекая меня в сторону могил.
«Ох уж этот Хасим, он правда в Италии филологией занимается?» – пронеслось у меня в голове.
– Вот здесь, посмотри, здесь лежит последний Осман. Замечательный человек. Наследник Абдул-Гамида, между прочим. Мог бы претендовать на османский престол. Но никогда в жизни не делал этого… Был вполне обычным человеком. После изгнания из Турции, ставшей светским государством, большую часть жизни прожил в Нью-Йорке. А вот там, – Хасим кивнул в сторону белеющего в темноте мавзолея, – там лежит его прапрадед. А вообще-то в нем течет кровь Сулеймана Великолепного и Мехмеда Завоевателя… В чьи времена никакого такого Нью-Йорка еще и в помине не было.
Прогулка наша приобретала черты увлекательной экскурсии, но что-то с этим всем было совершенно не так. Хасим говорил громко и как-то слишком уж нервно, так, будто бы он хотел, чтобы, кроме меня, его услышал кто-то еще…
Внезапно в темноте что-то хрустнуло, и мы оба оглянулись.
– Кот, наверное? – спросил я.
– Нет, должно быть, кто-то потяжелее…
Хасим достал из кармана фонарь и выхватил лучом из темноты убегающую через кусты мужскую фигуру в черном. Лицо было предусмотрительно укрыто воротником или шарфом, так что были видны только глаза. Фигура поспешно двигалась в сторону выхода.