Тень Миротворца
Шрифт:
– А, это ты, Гаврила? Прошу ко мне...
На стол в каморке Ивана Ильича было несколько бланков, исписанных мелким каллиграфическим почерком, на титуле которых типографским способом было выведено "Скорбный листъ".
– Уже истории болезни на раненых заполнили?
– я снял шинель и с удовольствием присел напротив врача. Ноги просто гудели. Какой длинный получился день.
– Как вы сказали, Гаврила Никитич? "История болезни"?
– Да, это то же, что и скорбный лист в моём времени. Упорядоченные краткие сведения о больном, истории его жизни, болезни и лечения. Ну и, если хотите, причинах смерти. Кстати, как они там?
– Всё будет хорошо. Слава богу, переломов нет. Ушибы и контузии сильные, но молодость, покой и уход поставят их на ноги. Так что в Самаре снова
– Вам врать не буду, Иван Ильич, я руку и...э-э-э ноги приложил. Не рассчитал. Эти солдаты нас с Семёном ещё когда за кипятком утром ходили задирать начали. Ну, слово за слово, они меня, я их, условились объясниться на кулачках сегодня к вечеру. Мы пришли, а Фёдор с Глебом, - я кивнул на скорбные листы, - не склонны были к примирению и вдвоём кинулись на меня, избивая ногами. Ну я и ответил. Не рассчитал немного...простите.
– "Не рассчитали"? Двоих выше и крупнее себя мужчин отправили в бессознательное состояние! В высшей степени безответственно, милостивый государь. А что вы там такого творили с Фёдором? Мне Демьян что-то уж совсем невнятное рассказал...
– Ничего особенного. У Фёдора произошла рефлекторная остановка сердца. Болевой шок. Я проводил обычные мероприятия по сердечно-лёгочной реанимации.
– Поясните, - сделал стойку Вяземский.
Я встал, сложил в несколько раз шинель и положил на пол, расположившись рядом на коленях и, сопровождая комментариями каждое своё действие, выполнил ряд последовательностей: освобождение и проверка дыхательных путей, тройной приём Сафара для придания оптимального положения головы, дыхание рот-в-рот или рот-в-нос, и собственно непрямой массаж сердца с указанием кратности и соотношения дыхательных и массажных усилий.
Военный врач довольно внимательно наблюдал за моими манипуляциями, ничего не произнося. Когда же я встал, он тяжело вздохнул и произнёс:
– Как просто...чёрт возьми! Ведь подобное уже не раз предлагалось, да что там! И выполнялось, в разных вариациях, особенно с дыханием. Помощь утопленникам. Как вы там назвали? ИВЛ? Искусственная вентиляция лёгких. Помниться, у нас в Томском университете Василий Дмитриевич Добромыслов, ученик самого Павлова, приспособил особую трубку, кузнечные меха и электромотор для подачи воздуха в лёгкие оперированной собаке. В Берлине, на выставке в 1911 году я видел аппарат "Пульмотор" - автоматический респиратор для тех же целей. Помню, что-то подобное читал о курьёзе: в прошлом или ранее веке в Великобритании метод искусственного дыхания рот-в-рот посчитали "вульгарным подходом". Но чтобы так лаконично и поразительно просто? Не слишком ли?
– За этой простотой горы трупов и годы тщательной статистики, дорогой Иван Ильич. И это не панацея. Этот комплекс в идеале должен быть сопряжён с электрической трансторакальной дефибрилляцией и даже введением внутрисердечно адреналина. А до этого ещё добрых полвека! Так что мне просто повезло, да и Фёдор молод и силён, - пожал я плечами.
– Не скажите, дорогой, ой, не скажите!
– поднял указательный палец коллежский асессор, - если обучить вашей методе...
– Она не моя, Иван Ильич, - попытался возразить я.
– Молчите! Это не столь важно, если можно спасти на пять-десять процентов больше людей, чем не делать ничего!
– Вообще-то, на двадцать-двадцать пять, если присовокупить вовремя проводимую профессиональную помощь врача. Но всё равно это преувеличение.
– Ничуть, мон шер, ни на йоту! После нашей беседы в ресторане я только и лелею мечту привлечь вас к нашему делу. Согласитесь, голубчик, что как врач вы принесли бы гигантскую пользу России!
– коллежский асессор возбуждённо взмахнул руками и вскинул подбородок, его седые пряди упали на вспотевший лоб.
– Позвольте немного охладить ваш пыл, дорогой мой доктор, - решил я расставить всё по своим местам, - во-первых, как ни жестоко, но то,
– врач попытался прервать меня, - погодите, дорогой мой, погодите, я же ещё не всё сказал! В-третьих, я же не отказываюсь наотрез и всю следующую неделю готов быть полезным всем, чем смогу. Есть определённая надежда в связи с новыми свойствами моей памяти в этом деле. Попытка не пытка. Прошу лишь об одном: направляйте меня, расспрашивайте, уточняйте! Самым сложным, представляется мне, будет выяснить, чем же мои знания будут реально полезны начальнику полкового лазарета. И обязательно записывайте! Так вы не только систематизируете полученные знания, но и сможете в дальнейшем разработать и привнести хоть что-то дельное в процесс помощи больным людям.
– Вы всё-таки неисправимый пессимист, Гаврюша, - улыбнулся коллежский асессор, - какой вздор эти ваши сомнения! Совершеннейший вздор! Но я вас не неволю. Поступайте сообразно вашей цели, раз так решили. И не мне вас судить, коллега. Но эту неделю вы мой! Что же насчёт специализации, ваш покорный слуга и вовсе всю свою медицинскую деятельность посвятил патологической анатомии. Да-с! Мёртвые учат живых! Так что и практики у меня своей считайте не было. При дефиците врачей на фронте сейчас туда едут и дантисты, и психиатры, и детские врачи, и акушеры, и неврологи с микробиологами. Война-с - не добрая тётушка с пирогами. "Пришла беда, открывай ворота!" - всегда говаривали на Руси. Не до жиру, молодой человек... Посмотрите на ситуацию с другой стороны: мы взаимодействуем с вами всего один день. А в итоге я имею пример сердечно-лёгочной реанимации, экономию по перевязочному материалу, переносные носилки! Кстати, мадам Нестерова выполнила своё обещание. Зингер уже у Ольги Евгеньевны, и дюжина прошитых парусиновых носилок готова - вон, на полке вас дожидается.
Энтузиазм Вяземского, конечно, заражал не на шутку. Я печально смотрел на этого разошедшегося старика. Да, да, здесь в возрасте немного под шестьдесят он уже старик, а в моём времени мы были бы почти ровесниками. Его почти юношеское рвение и желание свернуть горы вызывало истинное уважение. Я, честно говоря, был в некоторой растерянности, ведь Иван Ильич пока не задал ни одного вопроса о хотя бы ближайшем будущем. Будет ли вообще смысл во всех его начинаниях и возможных прожектах через год или два, когда всё то, что называется сейчас Российской Империей, полыхнёт от Польши до Тихого океана. Что будет с Иваном Ильичом, Ольгой Евгеньевной, Демьяном, Семёном, отцом Афанасием, Фёдором, Глебом и многими, многими другими? Да, это другая реальность, но я не могу относиться к ним как к статистам или нарисованным персонажам. Они живые люди, страждущие души! Пусть каждая своего кусочка счастья...
И мне придётся использовать их для своей цели, а потом и многих других. И, возможно, это не принесёт им ничего хорошего...
– Что-то вы загрустили, Гаврила Никитич. Давайте-ка на боковую. До рассвета не более пяти часов. Надо отдохнуть. Завтра много дел. Утром объявлено всеобщее построение на молитву, который проведёт настоятель златоустовской церкви Трёх святителей и Николая чудотворца. Какими мы бы не были с вами атеистами, Гаврила, всё одно не помешает благословение славных мужей и наставников Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста.