Тень Миротворца
Шрифт:
– Я ж говорил, Гаврила - голова!
– влез рыжий Семён.
– Ладно, поглядим потом, - с сомнением качнул головой младший унтер, - сапоги-то прикупил себе, тетеря?
– А то!
– я вытащил свою гордость из сумки, вывалив заодно и жилетку с лопатками. На охотничий лапсердак никто не обратил особого внимания, а на лопаты санитары уставились и, не удержавшись, захохотали. К ним присоединился и Демьян.
– Ты чего, Гаврила, лопат столько накупил? Двумя руками от немца закапываться
– Ничего, господин младший унтер-офицер, завтра с утра наточу их и покажу, куда закапываться собрался.
– Ну-ну, - Демьян держал в руках сапоги, рассматривая и чуть ли не пробуя на зуб кожу, - знатные, Гаврила, ох знатные. Не фасонистые, а по делу. Вот еж ли б так солдатские шили. Эх! Тока гляди за ними в четыре глаза, охотник. Уж больно хороши. Ещё попятит кто. Наши-то ещё ничего, а вот на переформировании или переброске войск гляди в оба. Там это как за игру али за лихое баловство считается.
– Ничо-ничо, пусть попробуют!
– отмахнулся я.
– Это чо и всё, что себе взял? На обзаведение?
– тряхнул унтер мою пустую суму.
– А чего ещё? Всё равно в Самаре казённое выдадут. Пара белья да портянок у меня есть. Переживу.
– Э, нет паря, так нельзя. Чего ж так-то...
– почесал затылок Демьян, - ладно, за обчество ты отработал правильно, за что тебе поклон, артельщик. Тока в следующий раз, прежде чем своё тратить, подумай хорошенько. Деньга она береженье любит. Смекаешь?
– Смекаю, - пожал я плечами.
– Тогда, чтоб запомнил, вот тебе и от меня спасибо, - младший унтер-офицер вытащил из-под своей койки рундук и открыл его, - вот, держи, запасная у меня была. Ещё в Минске брал в еврейской лавке. Сносу не будет.
Я открыл кожаный вытянутый футляр, в котором покоилась опасная бритва с рукоятью из перламутровой кости и клеймом MARX & C. Solingen на лезвии.
– Не то ходишь, как ёж, али вахлак из лесу. Непотребно для русского солдата!
– Но это ж...дорого, - попытался я возразить.
– Не дороже денег, Гаврила.
– Спасибо, братцы, - я встал и не поленился поклониться в пол. Не знаю, откуда это ко мне пришло, но в вагоне одобрительно загудели. Со всех сторон потянулись руки: кто совал пару чистых портянок, кто практически новую исподнюю рубаху...
Семён протягивал на ладони искусно вырезанную из цельного дерева плошку с помазком из конского волоса. Я заинтересовался поделкой:
– Сам сделал?
– А то, - ответил за него Демьян, - рыжий у нас и швец, и жнец. А знаешь, как он на балалайке могёт? Душа плачет.
– Сыграешь?
– подмигнул я Семёну.
– Поздно уже. Завтрева. Пойдём, перекурим перед сном, - лицо санитара было серьёзным.
– Так я ж не курю.
– Ничо, постоим, поокаем...
– Не выстужайте, ироды!
– поторопил он нас.
Снег на улице прекратился, небо очистилось, на станции зажглись газовые фонари, светились несколько окон самого вокзала.
– Надо идти, Гаврила, - прервал мои наблюдения Семён.
– Куда...а-а-а, - я совсем забыл о сегодняшней встрече у водной станции. Со всеми этими заботами. Нда-а...как некстати. И не откажешься.
– Ты никому не сболтнул?
– Могила...
– Хех, позитивненько!
– Чего?
– Ничего, шагай давай. Как придём, станешь у предпоследнего вагона. Крикнешь, если кто появится из офицеров или жандармы
– Чего кричать-то?
– "Шухер" или "атас", на твой выбор.
– Чего?
– Ничего, кричи: "Пожар! На станции пожар!" Это больше всего сбивает с толку.
– А, понятно.
Мы проходили вагон за вагоном. Почти все двери тамбуров были плотно закрыты. Мороз с наступлением ночи крепчал, свежевыпавший снег вкусно похрустывал под ногами. Последние вагоны эшелона были товарными с опломбированными замками и со знакомым клеймом Златоустовской фабрики, отпечатанным чёрной краской рядом с инвентарными номерами.
Сюда свет газовых фонарей уже не доставал, но наступившая ночь была лунной, а отражавший свет снег позволял видеть не только силуэты и контуры предметов.
Нас уже ждали. Вернее, меня. Так как Сёма, как и было договорено, укрылся у предпоследнего вагона.
И ждали не только Фёдор и Глеб, как основные зачинщики, но ещё и трое солдат. Уважают? Вряд ли. Хм, конечно, не как у Владимира Семёновича "их было восемь", но целых пятеро? Неужели решили отмудохать и довести до больнички. Или лишь для страху привели?
Почему-то почти не было страшно. Вернулось ощущение лихости и восторга, как тогда, прошлой ночью во время бега по крышам вагонов с прыжками через отдушины и ледяным ветром в лицо. Я решил не затягивать. Миротворец я там или нет: мало верится в то, что этих ребяток можно уболтать и свести всё к весёлой шутке. По крайней мере, не мне. Да и устал я от сегодняшней кутерьмы.
– Добрейший вечерочек, славяне! Неужто и вправду сподобились побеседовать на сон грядущий?
– я в упор посмотрел на чернявого и лысого, намеренно игнорируя остальных. Мне отчётливо было заметно, благодаря сумеречному зрению, что у тех в руках ничего постороннего не было. На всех, кроме Цыгана, были шинели. Фёдор же был одет так же, как и утром. Вот же позёр, любимец пневмококка!