Тень наркома
Шрифт:
— Другими словами, сейчас он еще жив и намеревается скончаться через год. Предусмотрительный человек.
— Многие люди, особенно в преклонном возрасте, еще при жизни, заказывают себе памятники. — Теперь дон Джованни был серьезен. — Это рутинное дело. Правда, обычно дата кончины не упоминается.
— Но здесь упомянута.
— Не стоит удивляться. Некоторые люди суеверны. Они ставят в качестве даты своей кончины только им понятное число. Им можно простить этот небольшой порок.
— Стало быть, синьор Абиер жив, и ему сейчас девяносто два года.
— То, что он родился столько лет назад, это правда. Но вот жив ли он… Думаю, что скорее жив, чем мертв.
— Странно слышать эти слова от вас, дон Джованни.
— Действительно странно. Памятник этот заказала год назад пожилая дама. Она не уточнила, кем приходится ей этот Абиер. Когда вы увидите памятник, а я уверен, что вы поедете взглянуть на него, вы обратите внимание на то, что плита закрывает почти все место, отведенное для могилы. То есть для погребения в гробу пришлось бы поднимать эту плиту.
— Вы хотите сказать, что под плитой захоронения нет.
— Если бы оно было, об этом знали бы служители кладбища. А захоронение не было произведено, однако в прошлом году несколько раз кто-то приносил цветы и оставлял их на плите.
— Это означает, что синьор Абиер мертв?
— Это означает только то, что те, кто приносил цветы, считают его мертвым.
— Когда это было?
— В сентябре и в октябре. С разницей в несколько дней.
— Извините меня, дон Джованни, я не знаю обычаев…
Может быть, то, о чем я спрошу вас, покажется вам кощунственным…
— Кощунственными вопросы не бывают. Кощунственными бывают ответы.
— Может так быть, что человек где-то погибает, скажем, в море, или в другой стране, или при каких-то обстоятельствах, когда тело невозможно захоронить, и ему ставят что ли… условный памятник?
— Такое бывает. В Соединенных Штатах это распространенный обычай. Но это не тот случай. Дама, которая заказывала памятник, сказала, что синьор Абиер жив.
— Она могла сказать неправду.
— Зачем?
— Вероятно, чтобы потом захоронить прах в урне.
— Это возможно. Как я сказал, надгробие не поднималось. Однако в памятнике есть нечто в виде склепа, куда легко поставить урну. После появления цветов смотритель открывал склеп, и там было пусто. Могу добавить, что вчера он проверил склеп, и урны там тоже не было.
— Конечно, лучше брать деньги за могилу с человека, пока он жив. С мертвого много не возьмешь, — профилософствовала Мальвина.
Я засомневался, переводить ли это падре, но он так вопросительно смотрел на меня, что мне не оставалось ничего другого, как перевести. На мое удивление, падре рассмеялся.
— Верно, верно, покойники народ очень скупой, уж я-то это знаю.
Он посмотрел на часы и заторопился.
15. Дела кладбищенские
Кладбище начиналось сразу за церковью. Желтая, то ли от времени, то ли по задумке средневековых архитекторов, церковь пряталась за высокими серыми каменными памятниками. Сквозь дорожки, уложенные квадратными плитами, пробивалась пожелтевшая трава. Змей мы не боялись. Добрейший доктор Бутика объяснил нам как-то, что змей ни в городе ни в окрестностях нет, потому как местные куры, регулярно склевывали все змеиные яйца и оставили змей без потомства. Зато ящериц было много, маленькие, почти розовые и побольше — серые, они выскакивали из травы, перебегали дорожку и скрывались в траве. Разноцветные, размером с колибри, птицы перелетали с памятника на памятник.
Могилу господина Абиера мы нашли сразу. Серая плита действительно закрывала почти все пространство, отведенное для могилы. Надпись: Lorenzo Abier. 29.03 1899 — 7.11 1992. Сверху и снизу орнамент.
Мальвина встала на колени:
— Здесь маленькая дверца. Открыть?
— Открой.
Она открыла, попыталась посмотреть внутрь:
— Ничего не видно, отверстие узкое. Но урну поставить можно.
Она закрыла дверцу, поднялась:
— Надо купить хороший фонарь.
Мы решили вернуться в город, купить фонарь и поляроид, чтобы сфотографировать плиту.
— А он и день смерти предсказал, — рассуждала Мальвина в машине. — Какого числа он собирается умереть? Седьмого одиннадцатого. Постой! Как я сразу не догадалась!
Я тоже сразу не догадался. Седьмого ноября! И не просто седьмого ноября, а седьмого ноября 1992 года, юбилей революции. Семидесятипятилетняя годовщина.
— Это что-нибудь должно означать, — не сомневалась Мальвина.
— Что-то должно… но что?
— Он не мог всерьез думать, будто кто-то поверит, что он умрет естественной смертью именно в день юбилея. Скорее всего, он очень болен и хочет наложить на себя руки, а лучшего дня для этого, чем седьмое ноября, нет. Он хочет сказать, что семидесятипятилетняя годовщина — это конец. Конец революции.
— Или наоборот. Он предупреждает: революция не забыта, не будет забыта.
Через день купили поляроид, научились им пользоваться. Потом приобрели фонарь.
На кладбище приехали утром.
Те же птицы, та же тишина. Все то же. А что может измениться на кладбище за неделю?!
Сделали несколько фотографий плиты. Теперь уже я нагнулся, открыл дверцу, посветил фонарем. Длинный узкий проход, совершенно пустой.
— Посмотри, за нами кто-то следит.
Я поднялся. Никого.
— Я хорошо видела, в глубине аллеи кто-то стоял.
Я обошел аллею. Никого. Даже птицы куда-то спрятались.
— Мне не показалось, — убеждала меня Мальвина в машине.
— Ну и что?! Конечно, кто-то следил. За нами вообще должны следить.