Тень отца
Шрифт:
Иосиф низко склонил голову и сказал:
– Если ты настаиваешь, отец, я поеду.
– Я хочу этого. Но это не значит, что я хочу отправить тебя с ними. Перед тем как ты примешь решение, куда тебе ехать, я желаю, чтобы ты спросил доброго совета. Есть человек, который может дать тебе такой совет.
– Укажи мне его, отец.
– Наш род породнился когда-то со священническим родом, последний представитель которого живет там, за горами… – худая рука указала направление. – Он уже старый, ненамного младше меня. Его зовут Захария, сын Арама. Его всегда считали мудрым и набожным. Думаю, что таким он и остался. Поезжай к нему, поезжай прямо завтра. Навести его, спроси совета.
– Будет так, как ты сказал.
Иаков, протянув
Впереди, на самой линии горизонта, возвышались горы. Вершины, сглаженные сокрушающим их временем, выныривали одна из-под другой. Это был тот же, протянувшийся от Беф-Цура [8] горный хребет, который многие годы был перед глазами Иосифа. Но с этой стороны он выглядел по-другому, более выразительно, в одних местах изрезанный вертикальными уступами, в других в виде пирамид осыпавшийся вниз. После полудня распластанное зноем пространство вытягивалось вверх. Сияние солнца придавало скалам пылающую, оранжевую окраску, не похожую на тот сине-бурый цвет, который в это время дня окрашивал вершину с другой стороны.
8
Беф-Цур – город, расположенный на Иудейской возвышенности, в 7 км к северу от Хеврона.
На голом, усеянном валунами склоне, по мере того как он спускался вниз, росло все больше зелени. Над оврагами высились черные копья кипарисов; бушевали, раскачиваясь во все стороны, верхушки пальм; внизу, среди зарослей травы, белели пятна чертополоха. Каждый склон, словно лестница, был обозначен уступами низких карнизов, выложенных плоскими камнями. Над ними раскинула свои листья виноградная лоза; между листьями видны были черные гроздья. Еще ниже, на самом дне долины, тянулись ряды разросшихся серых олив.
Отовсюду с возделываемых полос земли доносились голоса работников. В чистом горном воздухе, тишину которого подчеркивало журчание ручья, эти голоса разносились далеко и казались удивительно близкими.
На плоской крыше дома сидели два человека. Сплетенный из тростника и ветвей навес над их головами отбрасывал тень, в которой дрожали солнечные блики. Там, за вершиной, в это время дня на всем еще лежал полуденный зной, тогда как здесь уже можно было ощутить первое освежающее дуновение со стороны моря.
– Если хочешь услышать мой совет, Иосиф, сын Иакова, – говорил старый священник, – то я тебе его дам. Твой отец правильно рассудил, что тебе надо оставить родной дом. Опасность, о которой нам говорят, должно быть, существует на самом деле. Говорят, что Ирод совсем обезумел: всюду видит врагов, готов расправиться со всеми, на кого укажут его шпионы. Эти вести повторяются, и, наверное, так оно и есть. Однако правильно и то, что ты не поехал с этими купцами в Антиохию. Я не знаю всех ваших родных, возможно, есть среди них люди, которые, даже живя среди язычников, сохранили веру и нерушимость традиций. Бывают такие люди. Но я знаю, увы, что подавляющее большинство наших братьев, живущих в тех краях, поражено тленом. Ибо мир наш, Иосиф, поражен тленом…
Иосиф, сидевший неподвижно, впитывая слова Захарии, пошевелился.
– Я не знаю, о чем ты говоришь. Я живу в тишине и не знаю, что творится в большом мире. Иерусалим я посещаю только по праздникам, больше никуда не хожу.
– Зато я в городе бываю часто. Наш род представляет собой восьмую священническую категорию, согласно разделению Ездры. Каждые полгода нам выпадает служение в храме. Но я не только в эти дни посещаю Иерусалим. Я хожу туда по разным делам каждый месяц и, находясь в городе, слушаю новости и вести со всего света; порой встречаю людей из дальних стран. – Захария откашлялся, положил свои руки с потрескавшейся кожей на глиняную балюстраду крыши и, глядя вдаль, сказал: – Мы подпали под власть Рима, наши собственные цари обратились за помощью к римлянам. Но даже если бы их не звали, они бы и так к нам пришли. Этот народ ненасытен, если речь идет о власти. Они умны, суровы и беспощадны. Римские цезари дали нам мир. Их воины стерегут границы и охраняют безопасность на дорогах. Их сборщики податей взимают с нас налоги. Однако Рим – это не только надежная защита, это еще и источник отравы, страшной отравы… Все зло, найденное Римом у покоренных им народов, вошло в его сердце, перебродило и стало его собственным злом. У римлян есть свои боги, но они готовы принять в свой пантеон любого другого бога. Все, в чем есть ложь, самовозвышение, поиск выгоды, погоня за удовольствием и наслаждениями, стекается в Рим и оттуда вновь расходится по свету. Это и есть та зараза, о которой я тебе говорил. Прежде чем Рим продолжит свои завоевания, он сначала, словно змея, поразит свою жертву…
Захария снова замолчал на мгновение и лишь сквозь прищуренные веки смотрел на голые вершины, возвышающиеся над зелеными склонами.
– Защита со стороны Рима и его мир, – продолжал Захария, – дают безопасность, но при этом несут в себе яд. Если мы живем среди чужих людей, зло легко проникает в нас. Однако и здесь оно также грозит нам всем. Многие священники говорят: «Пока царит мир и мы можем приносить жертвы Всевышнему – все хорошо». Ирод не вмешивается в нашу жизнь; границы царства достигли границ царства Давида. Фарисеи строят заговоры и производят возмущения. Возвещают, что для сохранения чистоты необходимо подняться на борьбу; обещают, что скоро подадут сигнал. Они вспомнили старое пророчество о Мессии. Но, несмотря на все это, они поддерживают близкие отношения со двором. Некоторые даже снискали милость Ирода. Трудно сказать, к чему они стремятся в действительности. Народ не знает, кого следует слушать. Израиль стал стадом, потерявшим своего пастыря…
Священник замолчал, услыхав шаги на лестнице. Женщина, появившаяся на террасе, была уже старой, но на ее увядшем, изрезанном морщинами лице сохранились следы необыкновенной красоты, которой когда-то, без сомнения, должны были восхищаться. Большие темные глаза смотрели из-под обвислых мешочков век. Ее лицо казалось суровым, почти мужским. Она бережно несла в руках большой кувшин. Следом шла служанка с подносом, на котором было блюдо с ячменными лепешками, фрукты, луговые травы и овечий сыр; она поставила все это на стол. Женщина поклонилась и сказала:
– Часы труда миновали, приблизилась вечерняя пора. Не желают ли мой муж и его молодой гость подкрепить силы скромной пищей, которую я позволила себе принести?
Она склонила голову и сложила на груди руки, напоминая в этом жесте скорее служанку, чем жену. Старый священник обернулся и посмотрел на женщину. Их глаза встретились, и внезапно на лицах обоих произошла полная перемена: исчезли и суровое выражение на лице женщины, и напряжение на лице мужчины, вызванное, должно быть, тревогой и печалью. Их глаза засветились, когда они улыбнулись друг другу. В этот миг они словно не были старыми, все уже пережившими в своей жизни людьми.
– Пусть будет так, как ты сказала, – произнес Захария. – Часы труда, и правда, миновали. – Он обратился к Иосифу: – Хочешь прочесть молитву?
Иосиф закрыл лицо руками.
– Нет, Захария, прочти ты. Ты священник. Это большое достоинство перед Господом.
Пожилой священник вздрогнул. На прояснившееся лишь недавно лицо снова опустилась тень. Губы сомкнулись, по щекам пробежала судорога. Можно было подумать, что человека коснулась какая-то боль, но он тут же превозмог себя. И лишь на лице вновь появилось выражение меланхолии, которое Иосиф заметил, войдя к нему в дом. Захария взял покрывало. Затем неровным голосом стал читать минху – молитву, произносимую в завершение всех дневных дел: