Тень Роксоланы
Шрифт:
– Темные дела вершатся во мраке, – сказала Михримах. – Матушка, а как же тогда сумерки? Когда еще нет света, но еще нет и тьмы? Или когда тьма уже отступает, но свет еще слаб и далек?
– Это самое опасное время. Злые люди таятся в сумерках, опасаясь выходить на свет, цепляются за клочья тьмы, маскируясь под тех, кто жаждет рассвета. В сумерках можно принять друга за врага, а врага – за друга.
– Что же тогда делать?
– Вот для этого и нужны факелы. И еще: не нужно доверять сумеркам, они обманчивы.
– Похоже, матушка, ты хочешь отдать меня замуж, – заметила Михримах. – Что ж, только избери мне достойного мужа.
Мустафа, ближайший к престолу по праву рождения сын султана Сулеймана, пребывал в задумчивости. Румейса Султан, любимица шах-заде, мать двоих его детей, старалась как могла. Она пыталась развлечь наследника всеми силами: играла на джуре, напевая нежным голосом протяжные боснийские мотивы, танцевала, извиваясь стройным телом, пыталась даже расспрашивать о государственных делах. Ничего не помогало.
Румейса сердито нахмурилась, продолжая перебирать струны джуры. Пальцы двигались быстро, привычно, мелодия звучала тихо, вплетаясь в мысли молодой султанши. Румейса подняла голову, бросила искоса взгляд в зеркало, оплетенное серебряными цветами. Блестящая поверхность вернула ей изображение молодой женщины в расцвете красоты и силы: изящная фигура, искусно подчеркнутая платьем, глаза с поволокой, обещающие все наслаждения рая на земле, пухлые губы, которые так хочется целовать…
Румейса обладала природной грацией и изысканностью, ошибочно приписываемыми француженкам, но на самом деле не имеющими к ним никакого отношения – грациозность француженок существует лишь в воображении их пылких возлюбленных. Но Румейса искренне считала, что эти качества достались ей от матери – уроженки Франции. Однако от нее девушка получила лишь умение шить да безупречный вкус в нарядах и украшениях – мать ее была портнихой. Все же остальное являлось заслугой отца, бывшего художником в Боснии. Правда, он не блистал особым талантом, но обладал широтой души и чувством собственного достоинства, которые передал и дочери.
Увидев в зеркале обольстительную красавицу, Румейса довольно кивнула и тут же поморщилась. Что толку от этой красоты, если шахзаде даже не смотрит на нее? А ведь она родила ему четверых детей, трое из которых живы! Машалла! Иншалла, у них могут быть еще дети, она может родить еще маленького шахзаде для наследника. В конце концов, Хюррем Султан подарила повелителю пятерых сыновей, четверо из которых достигли возраста мужей. Но откуда возьмутся дети, если наследник Мустафа отворачивает свое лицо? Может, ему приглянулась какая-нибудь наложница?
Румейса перебрала мысленно всех наложниц в гареме, вспоминала – не посмотрел ли шахзаде на какую-нибудь из них с интересом. Но нет, ничего не приходило на ум. Может, он и в самом деле занят государственными делами?
А Мустафа все поглаживал бороду, разделяя непослушные тугие завитки пальцами, все вздыхал, будто на его плечи свалилась вся тяжесть мира, будто роскошный дворец придавил его, и каждый камень дробит кости. Воспоминания душили его, и наследник великой империи, чья власть уступала лишь власти султана, по чьему слову поднимались армии и рушились крепостные стены, чувствовал, что ему тяжело дышать, и эту тяжесть не снять ни женскими ласками, ни военными подвигами.
Еще в колыбели Мустафа знал, что он – не такой, как остальные дети. Не такой, как остальные люди. Он – сын будущего султана и когда-нибудь он будет владеть огромной империей, над землями которой никогда не заходит солнце, где все четыре сезона года властвуют одновременно. Все богатства этой империи будут принадлежать ему, как принадлежали его предкам. Когда-нибудь именно так и будет.
– Спи, сыночек, спи, мой львенок, – пела над ним мать. – Ты будешь султаном… Все живущие в этой империи станут твоими рабами…
– Спите, шахзаде, спите, – пели кормилицы и няньки. – Вы будете султаном… Вы – зеница ока империи…
– Мустафа, львенок мой! – улыбалась Айше Хафса Султан, валиде-султан, гордая дочь Менгли Гирея, крымского хана. – Ты – мой внук, ты – надежда нашей династии…
– Мой маленький лев! – говорил ему отец. – Ты моя отрада, ты придаешь мне силы!
Мустафа верил всему, что пели, всему, что говорили. Дворец в Манисе был его домом, и он был полноправным хозяином там. Все кланялись ему, а он склонял голову лишь перед отцом и бабкой, да еще целовал руку матери.
Но вот отец стал султаном, и жизнь маленького шахзаде изменилась. Вместо уютного дворца в Манисе – подавляющая роскошь Топкапы в Стамбуле, столичный шум, доносящийся даже до высоких мраморных дворцовых террас, бунты и восстания, сотрясающие резные колонны и капители. А главное – слезы матери. Мустафа не понимал, почему его мать – самая красивая женщина в мире! – плачет. Почему сравнивает себя с другими. Он ведь точно знал, что по красоте с ней не может сравниться никто.
У него появились братья и сестра, но мать это почему-то не радовало. Мустафе начало казаться, что отец больше любит младших детей, а о нем частенько забывает.
– Просто они маленькие, – объясняла валиде-султан, обнимая внука. – Маленькие дети всегда требуют больше внимания.
Но Мустафа не верил. Ведь мать каждый день шептала ему совсем другое.
– Хюррем! – шипела красавица Махидевран. – Хюррем и ее дети… Она отняла у меня твоего отца, отняла султана! А ее дети могут отобрать у тебя трон…
– Они же мои братья! – удивлялся Мустафа. – А я – старший.
Но мать плакала, обнимая своего маленького шах заде, и он начал ей верить. К тому же она ведь никогда его не обманывала, это же мама! Как можно не верить собственной матери?
Хюррем Султан никогда не нравилась Мустафе. Ведь именно из-за этой женщины столько плакала мама, да и отец стал уделять сыну куда как меньше внимания. Маленький шахзаде не обижался на отца – ему накрепко внушили, что на повелителя мира, султана Османской империи обижаться нельзя. Зато можно и нужно было обижаться на Хюррем Султан.
У Мустафы была еще одна причина для огорчений: его братья. Целых четыре шахзаде! Ну зачем, зачем империи, даже такой, чьи границы простираются до конца мира, где все четыре сезона одновременно радуют глаз, зачем нужны пять наследников престола? Мустафе казалось, что братья отнимают у него самое главное: исключительность. Он уже не чувствовал себя не таким, как все. Он не был единственным. Из-за Хюррем Султан он стал всего лишь одним из пятерых. А это было совсем обидно.