Тень Роксоланы
Шрифт:
Закончив писать, Яман-ага положил свиток в футляр и направился напоиски гонца. Случайному человеку довериться было невозможно, и отправлять письмо с гонцами, что обычно перевозили письма шахзаде, тоже было нельзя. Но был у аги один человек, который обязательно сделает все, как нужно. Особенно если ему хорошенько заплатить.
Взвесив на ладони тяжелый кошелек, Яман-ага вздохнул. Конечно, золота жалко. Но еще придет время, и это золото вернется к нему, многократно умножившись. Ямал истово верил в это.
После встречи с верным человеком и расставанием с золотом Яман-ага долго сидел в саду в раздумьях. Он все перебирал возможные варианты, раскладывая их перед мысленным взором, как сложную многоцветную мозаику. Но из всего хитросплетения цветов все время выскакивало только одно имя. Только одно…
– А’узубиллях! – Яман-ага кивнул сам себе и направился во дворец. – Прибегаю к защите Аллаха!
У него было много дел, дворец нуждался в управлении, множество слуг требовали строгого руководства, а на шахзаде рассчитывать не приходилось – он ни на что не обращал внимания. Все мысли наследника занимал трон и война. Больше ни до чего ему не было дела. К тому же шахзаде Баязид считал Амасью недостойной своего внимания, ведь это не был санджак престолонаследника. А дворец в Амасье так и не стал ему домом, не стал его дворцом, а лишь временным пристанищем. Единственное, чем нравилась Амасья шахзаде, – была возможность собрать сторонников, ведь в этом санджаке была еще жива память о его брате Мустафе, задушенном по приказу султана. Баязид был уверен, что бывшие сторонники Мустафы примкнут к нему и это поможет избавиться от Селима, откроет путь к трону.
Яман-ага скользящим шагом торопился по дворцовым коридорам, а мысли его были тоскливы и мрачны, как тучи, собирающиеся на низком зимнем небе Амасьи, тучи, беременные бурей.
Шахзаде Селим смотрел в сторону, его взгляд соскальзывал то на пухлые подушки, украшающие диван, то на венецианскую вазу с фруктами, уютно пристроившуюся на столе, то на высокие подсвечники, увенчанные толстыми белыми свечами. Он смотрел куда угодно, только не в глаза великого визиря. Мехмед Соколлу тонко усмехнулся в бороду. Он знал эту привычку наследника – если тот собирался сказать нечто важное, то всегда избегал прямого взгляда. Впрочем, как и прямых слов. Злые языки приписывали такие манеры врожденному коварству шахзаде, как же, он ведь сын Хюррем Султан, а та славится во всем мире своими ловкими кознями и шутками, которые непременно заканчиваются чьей-то казнью. Но Соколлу знал правду: Селим вовсе не был коварен, а лишь очень неуверен в себе. Принимая тяжелые, кровавые решения, он всегда мучился и сомневался в собственной правоте. Качество не слишком приемлемое для будущего повелителя Вселенной, но в то же время довольно полезное. Кто знает, сколько невинных жизней в будущем сохранится из-за того, что шахзаде Селим способен слышать голос совести.
– Послушай, Соколлу, – наконец заговорил Селим. – До меня дошли неприятные слухи. Я беспокоюсь.
– Что могло огорчить вас, мой шахзаде? – Мехмед-паша высоко приподнял брови, изображая изумление. – Расскажите. Может, это обычная болтовня, ничего не стоящая сплетня и нет никакого повода для беспокойства.
– Не знаю, не уверен. – Селим хрустнул пальцами, покрутил кольцо и уставился в глубь камня, словно то, что он хотел сказать, было начертано внутри драгоценности. – Я слышал, что некие заговорщики пытаются отравить мою валиде. Говорят, что они наняли кого-то из ее ближайшего окружения.
– Да что вы, шахзаде! – воскликнул Соколллу и даже всплеснул руками. – Как это возможно? Слуги Хюррем Султан преданы ей всей душой.
– Ах, Соколлу, деньги могут многое, – печально вздохнул Селим. – Если даже самому преданному человеку щедро заплатить, да еще сдобрить эту плату угрозами, то измена из невероятной становится возможной и даже обязательной.
Например, если пригрозить убийством родственников.
– Для этого нужно, чтобы родственники были дороги человеку, – резонно заметил великий визирь.
– Конечно, Со коллу, но враги умелы и хитры. – Селим заговорил с нажимом, выделяя слова. – Подумай, если валиде умрет… – Он сделал паузу, прерывисто вздохнул и вновь продолжил говорить. – Если моя валиде умрет, что мы будем делать? Она так любит меня и моего брата, так печется о нашем благе…
– Да-да, очень любит… – Соколлу склонил голову. Он понял, что хотел сказать шахзаде Селим. Два брата уже давно пытаются вцепиться друг другу в горло. Они ненавидят друг друга. Закон Фатиха убил братскую любовь, оставив лишь соперничество за трон. Тот, кто станет султаном, – будет жить, и будут жить его сыновья. Неудачник же умрет вместе со своим потомством. Разумеется, можно подождать смерти султана Сулеймана, но два шахзаде с нетерпением молодости жаждут решить вопрос немедленно. Они хотят знать – кому Аллах судил жизнь и великую власть, а кому – смерть и забвение. Соколлу понимал их. Тяжело из года в год жить в неведении, тяжело смотреть на своих детей и знать, что в один момент их жизнь может оборваться. Лучше все решить быстрее, каким бы ни был исход. Но между шахзаде стоит Хюррем Султан. Не удивительно, ведь оба они – ее дети, ее плоть и кровь, каждого она носила под сердцем, слышала их первый крик, кормила своим молоком. Она не может смотреть, как они убивают друг друга. И пока она жива, братья вынуждены лишь рычать друг на друга, как собаки, скованные цепью, которые не в силах дотянуться до противника. Хюррем Султан – цепь, которая удерживает собачью ярость. Не станет ее – и мутная злоба выплеснется, заливая все окрест кровавыми реками.
Великому визирю захотелось рассмеяться. Это не был смех веселья, скорее – нечто истерическое, от рвущихся неожиданностью нервов. О, Аллах, и он еще думал, что шахзаде Селим страдает от угрызений совести! Что он слишком мягок для повелителя Османской империи!
– Я понимаю вас, шахзаде. Ваше беспокойство вполне оправданно. Я пошлю весть. – Впервые Соколлу Мехмед-паша склонился перед шахзаде Селимом с искренним почтением, как и положено кланяться великому визирю государства наследнику престола. Наследнику, который этого престола достоин.
Шахзаде Баязид барабанил пальцами по поверхности стола. Письменные принадлежности были небрежно сдвинуты в сторону, полупустая чернильница валялась на боку, и из нее лениво вытекала густая черная жидкость, пачкая гладкие доски столешницы. Шахзаде не обращал на это внимания, хотя рукав его кафтана уже испачкался чернилами. Он пристально вглядывался в невозмутимое лицо наставника.
– Лала Мустафа, меня беспокоит положение валиде, – резко сказал Баязид и вновь побарабанил пальцами, выбивая нервическую дробь.
Мустафа-паша придал своему лицу приличествующее скорбное выражение, которое одновременно означало пристальное внимание, с которым он слушает шахзаде. Но Баязид умолк, лишь продолжал стучать пальцами.
– Вы совершенно правы, шахзаде, – мягко произнес Лала, ожидая продолжения разговора.
– Да, прав, – задумчиво отозвался Баязид, и Мустафа-паша отчего-то подумал, что шахзаде говорит о чем-то другом.
– У Хюррем Султан много врагов, – почти прошептал наставник. Шахзаде выглядел странно. Он казался смущенным, а это было на него совсем не похоже. Мустафа-паша никак не мог сообразить – что же смутило самоуверенного шахзаде? Что заставило кровь прилить к его щекам, да так, что кожа прямо горит алым тревожным цветом?
– Очень много врагов. – Шахзаде тоже почти шептал. Затем голос его стал тверже, а взгляд уверенным. – А она, вместо того чтобы заботиться о своем здоровье и здоровье повелителя, занимается нашими с братом проблемами. Это нехорошо. Наша вражда недостойна драгоценного времени и сил валиде.
– Вы желаете помириться с братом? – недоверчиво спросил Мустафа-паша. По его спине пробежал холодок.
– А? Ну… не знаю, я думаю над этим. – Губы шахзаде искривились, и наставник понял, что эта гримаса означает доброжелательную усмешку. – У меня ведь много сторонников, так?