Тень Сохатого
Шрифт:
Гафуров посмотрел на Турецкого с «восточной» печалью во взгляде и вздохнул:
— Ох, Турецкий, вечно ты задаешь лишние вопросы. Пойми же ты, дурья башка, Боровский — акула. А что касается твоих подозрений… — Гафуров нахмурил брови. — Ну вот смотри: допустим, ты загораешь на пляже, так? И вдруг слышишь душераздирающий крик. Ты вскакиваешь, бежишь к морю, но… все уже кончено. На поверхности моря — пятно крови, а все, что ты успел заметить, это мелькнувший в волнах плавник.
— Красиво излагаешь, — с легкой усмешкой заметил Турецкий.
— То есть ты понимаешь, что человека сожрала акула, —
— Вполне, — кивнул Турецкий. — Ты хочешь сказать, что не важно, какая акула попалась в твои сети. Важно убить акулу и показать ее труп испуганным и возмущенным туристам. Так?
— Не совсем, — миролюбиво сказал Гафуров. — Но суть ты уловил. Акул много. И благодари Бога, что хотя бы одна из них попалась в твои сети. Твоя задача — не упустить ее, вот и все. А все остальные рассуждения не имеют никакого значения.
Гафуров вновь взялся за свой шашлык. Турецкий подозвал официанта и попросил счет. Гафуров по-прежнему был занят шашлыком. Ел он аппетитно, получая явное и громадное удовольствие от каждого съеденного кусочка. «Прямо как пещерный человек», — подумал Турецкий, с едва заметной усмешкой глядя на Гафурова. Потом произнес сухим, неприязненным голосом:
— Твои рассуждения, Гафуров, хороши с точки зрения рыбака. Но не с точки зрения туристов. Для них, я думаю, главное, чтобы это была Та Самая Акула. Все остальное чушь и демагогия.
— Это твое мнение, — пожал плечами Гафуров. — И, как говорится, мне на него… Ну, ты сам знаешь что.
Официант принес счет. Турецкий бросил на стол несколько измятых купюр, поднялся и сказал:
— Приятного аппетита, рыбачок. И смотри, чтобы твоя акула не сожрала тебя самого.
Затем повернулся и двинулся к выходу. Гафуров проводил его насмешливым, презрительным взглядом.
Глава вторая
«У солдата тяжелая служба…»
— …Нет, Геня, ты не прав. Любой мужик должен отслужить в армии. Иначе он не мужик, а не пойми что!
Алик Риневич, худой белобрысый парень со стриженными под машинку волосами и пылающими от воодушевления и выпитой водки щеками, говорил громко и взволнованно. Сидящие за столом парни согласно закивали. Все уже были изрядно навеселе. Однако Геня Боровский, высокий и ладный молодой человек с симпатичным лицом и черными, бархатистыми, как у девушки, глазами, был с другом не согласен.
— Почему должен? — с вежливым, сдержанным упрямством спросил он. — Кому должен?
Алик уставился на друга серыми веселыми глазами, затем поскреб рукой в затылке и сказал:
— Ну ты как-то странно ставишь вопрос. Что значит — кому должен? Должен, и все! Наши отцы служили, деды служили. Чем мы хуже?
— Точно! Верно! В натуре, правду говорит! — загудели парни.
Но Геня и на этот раз не согласился.
— А может, мы не хуже, а как раз лучше? — с прежней спокойной невозмутимостью спросил он.
Алик вздохнул:
— Ну ты и зануда, Боровский. Все, не могу больше с тобой спорить. Эй, Жора, давай там, наливай!
Кудрявый, широколицый Жора кивнул и взялся за бутылку. Пока он разливал водку по стаканам, парни вновь весело загалдели. На этот раз они обсуждали двух стройных девчонок в белых платьях, которые прошли мимо кафе «Ягодка», в котором, собственно, и проходило торжество, связанное с проводами Гени и Алика в армию.
Напрягшись от повышенного внимания, которое обратили на них подвыпившие парни, девушки пугливо прибавили шаг. Кто-то засвистел им вслед, кто-то захохотал, кто-то крикнул что-то скабрезное — короче говоря, все были довольны и возбуждены. Один лишь Геня Боровский не разделял всеобщего веселья. Он облокотился об железный облупленный стол, положил щеку на ладонь и задумчиво смотрел вслед девчонкам.
Алик Риневич, заметив, что его друг не веселится, как все, хлопнул его по плечу и весело сказал:
— Не грусти, Горыныч, прорвемся! Вернемся через два года — все телки наши будут!
— До этого еще дожить надо, — равнодушно отозвался Боровский.
— А ты че, помирать, что ли, собрался? Во дает! Слыхали, пацаны, Горыныч помирать собрался! Ну-ка, Жорик, раздай пацанам оружие!
Парни разобрали стаканы с водкой. Алик взял свой стакан, обвел взглядом присутствующих и произнес торжественным, проникновенным голосом:
— Давайте, пацаны, выпьем за дружбу. Все-таки на два года расстаемся, это вам не хухры-мухры.
— Вы там, главное, не ссыте! — посоветовал будущим бойцам кудрявый Жора. — От дедушек не бегайте. А будут обижать — бейте в бубен, и все. Держитесь друг за друга, короче.
— Только особо не борзейте, — присоединился к Жоре еще один советчик. — Дедушки тоже уважения требуют. Жопы, главное, не лижите, и все будет путем.
Алик усмехнулся и поднял стакан:
— Ладно, пацаны, давайте. Спасибо за советы. Не забывайте, короче!
Парни чокнулись и выпили. Закусывали килькой в томатном соусе, квашеной капустой из стеклянной банки и перловым «Завтраком туриста».
— Ну-ка, Геня, сбацай нам че-нибудь душевное, — попросил Алик.
Боровский кивнул, достал из-под стола маленькую желтую гитару, облепленную гэдээровскими наклейками с белокурыми красотками, пристроил ее на коленях, вдарил пальцами по струнам — ритмично и жестко — и запел порывистым, хрипловатым баритоном, подражая Высоцкому:
Я вспоминаю утренний Кабул, Его разрывы и его контрасты. Сквозь дым пожаров говорю я: «Здравствуй! Прости, что на покой твой посягнул!» Афганистан болит в моей душе. Мне слышатся бессонными ночами Стихи поэтов в скорби и печали И выстрелы на дальнем рубеже!