Тень среди лета
Шрифт:
А впереди лежало далекое прошлое. Он никогда не бывал в селении дая-кво, ни разу не видел знаменитых библиотек, не слышал песен, которых нигде больше не пели. Там он мог стать тем, кем не стал. Кем, быть может, хотел его видеть отец. Кем он мог однажды вернуться в Мати и увидеть, какие из его воспоминаний были правдивы. Если бы он знал, когда бросал школу, что потеряет…
– Вот ведь гадость, – произнес чей-то голос.
Ота вскинул голову. Рядом стоял незнакомец в темно-зеленых одеждах. Борода с проседью скрывала моложавое, свежее лицо, ясные черные глаза смотрели чуть насмешливо, но вполне дружелюбно.
– О чем вы?
– О первых трех-четырех днях на борту, – отозвался бородач. – Пока желудок привыкает к качке. У меня есть на этот случай дегтярные пилюли, но они никогда не помогают. Хотя тебя это вроде не касается?
– Не очень, – согласился Ота, по обыкновению улыбаясь.
– Везет! Меня зовут Орай Ваухетер, – назвался незнакомец. – Посыльный Дома Сиянти, в настоящий момент направлен из Чабури-Тана в Мати. Поездочка та еще, дольше некуда. А после – представь – меня еще хотят приткнуть в караван на север, чтобы успеть до первых снегов. А ты? По-моему, мы раньше не встречались. А я думал, всех знаю…
– Итани Нойгу, – представился Ота, по привычке солгав. – Еду в Ялакет повидать сестру.
– А сам из Сарайкета?
Ота ответил позой подтверждения.
– Слышал, нелегкие времена у вас настают. Может, самое время убраться.
– Да нет, я еще вернусь. Просто на малыша посмотрю, и назад – отрабатывать кабалу.
– А как же девчонка?
– Какая девчонка?
– Та, о которой ты думал, пока я не подошел.
Ота засмеялся и принял вопросительную позу.
– А как вы узнали, что я о ней думал?
Орай перегнулся через перила и посмотрел вниз. Несмотря на улыбчивый вид, цвет лица у него отдавал зеленью.
– Когда человек впервые выбирает дорогу вместо девушки, в нем поселяется особая грусть. Время лечит ее, но не до конца.
– Очень поэтично, – проговорил Ота и сменил тему. – Значит, едете в Мати?
– Да. В зимние города. Даже смешно. Сейчас жду-не дождусь, когда попаду туда: сплошная твердь, тебя не болтает, как пробку в корыте. А когда буду там, пожалею, что сошел с корабля. Там хоть моча не замерзает на лету! Ты бывал на севере?
– Нет, – ответил Ота. – Я почти всю жизнь прожил в Сарайкете. А каково там?
– Холодно, – произнес новый знакомый. – Адски. Хотя красиво по-своему – на суровый лад. Шахты – вот чем они живут. Рудники да кузницы. А еще каменоломни, благодаря которым строятся их города. Боги, города, подобного Мати, во всем свете не сыщешь. Одни башни… о них-то ты слышал?
– Как-то мельком, – отозвался Ота.
– Я раз бывал на самом верху. Той, что покрупнее. Она была как гора. Глядишь с нее – и на сотни миль вокруг все как на ладони. Посмотришь вниз… Честное слово, туда птицы не долетают. Кажется, еще кирпич-другой – и можно облака потрогать.
За бортом плескалась вода, над головами кричали чайки, но Ота их не слышал. На миг он перенесся на вершину башни. Слева разгорался рассвет, розовый, золотой и бледно-лазоревый, как яйцо малиновки. Справа все по-прежнему покрывала мгла. А перед ним высились заснеженные горы – обнаженные кости земли среди темного камня. Что-то витало в воздухе – аромат мускуса, что-то женское. Трудно было сказать, что это – сон наяву, воспоминание о детстве или то и другое, – но Оту долго не отпускала какая-то щемящая грусть.
– Наверное, это очень красиво, – сказал он.
– А я вот бросился вниз со всех ног! – Рассказчик поежился, несмотря на жару. – На такой высоте даже камни качаются.
– Хорошо бы там когда-нибудь побывать.
– Тебе понравится. Ты похож на северянина.
– Мне говорили, – сказал Ота и улыбнулся, несмотря на печаль. – Не знаю, понравится ли. Я немало лет провел на юге. Наверное, уже прижился.
– Да, нелегко это, – произнес его попутчик, принимая позу согласия. – Видно, поэтому я без конца путешествую, хотя и не приспособлен для этого. Когда я в одном краю, непременно вспоминаю другой. Попадаю в Удун – начинаю думать о похлебке из черного краба, что подают в Чабури-Тане. В Сарайкете на ум приходят утанийские дожди. Взять бы все это разом – лучшее, что есть в каждом городе – и поместить в одно место, вот был бы рай! Но нельзя, и потому мое дело пропащее. Когда-нибудь я стану слишком стар для таких поездок, и придется осесть где-нибудь. И тогда, боюсь, мысль о том, что я больше не увижу других городов, меня доконает.
На мгновение оба замолкли. Потом задумчивость посыльного куда-то исчезла, и он пристально посмотрел на Оту.
– Занятный ты малый, Итани Нойгу. Я думал, развеюсь, поговорю с молодым человеком о первом путешествии, а закончил своим последним. Ты всегда так действуешь на людей?
Ота улыбнулся и принял легкомысленную позу извинения, но, заметив серьезный взгляд собеседника, перестал улыбаться и уронил руки. Тем временем захлопали паруса, и человек на корме низкого, как баржа, судна что-то прокричал.
– Да, – ответил Ота, сам себе удивляясь. – Только мало кто замечает.
– Стало быть, островитянка ушла, – сказала Амат. – Ну и пусть. Ты ведь все равно собирался ее отсылать.
Марчат Вилсин поерзал; мелкие волны отразились от мозаики бассейна. Амат смаковала чай с мнимым безразличием.
– Мы собирались отправить ее домой. Обо всем условились. Зачем она ушла? – спросил он больше у воды или самого себя, нежели у распорядительницы. Амат поставила чашку на плавающий поднос и сделала вопросительный жест, который, учитывая прежде сказанное, выглядел саркастически.
– Дай-ка подумать, Вилсин-тя. Молодую девушку обманули, использовали, унизили. Девушку, которая по наивности поверила в сказки о красивой любви и могущественном любимом, отвели на бойню, заставили пожертвовать самым дорогим. И с чего бы ей расхотелось возвращаться к своему народу? Там ее, конечно, не будут считать наивной дурочкой. Равно как при дворе или среди утхайемцев. О ней, знаешь ли, уже анекдоты ходят. На набережной. Грузчики и прислуга в чайных сочиняют на потеху друг другу. Хочешь послушать?