Тень среди лета
Шрифт:
Тахи-кво снял с полки древний фолиант в деревянной обложке с железным окладом, толщиной в раскрытую ладонь, взвесил его в руках и положил на стол.
– В письме говорится, что он должен предотвратить освобождение андата. Что ему в обозримом будущем нет замены. Если Бессемянный исчезнет, мне некого будет послать, и Сарайкет станет обычным предместьем, только побольше. Вот что я написал.
Брови Тахи-кво вызывающе поползли вверх. Ота принял старую позу ученика, выслушавшего урок.
– С каждым поколением становится все труднее, – продолжил Тахи-кво, словно злясь на сами слова. – Учеников все меньше, андатов все тяжелее удержать. Даже таких, как Бессемянный или Нетронутый. Придут времена – не при мне, но при моем преемнике или после него, – когда андаты покинут нас навсегда. Хайем будет завоеван гальтами или западниками. Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
– Да, – ответил Ота, – только не понимаю зачем.
– Потому, что из тебя мог выйти толк, – с горечью отозвался учитель. – И потому, что ты мне не нравишься. Но я все-таки должен задать этот вопрос. Ота Мати, не потому ли ты приехал сюда, что жалеешь о своем отказе? Может, письмо было поводом поговорить со мной, а на самом деле ты хочешь стать поэтом?
Ота не засмеялся, хотя вопросы прозвучали нелепо. Нелепо и – если вспомнить все зрелища и запахи селения – почти печально. А самое главное, он не был уверен в ответе. Может, он и впрямь прибыл увидеть, что потерял, и убедиться, верит ли в выбор, который сделал когда-то давно, ребенком.
– Нет, – сказал Ота.
Тахи-кво кивнул и разъял застежки древнего тома. Подобных букв Ота раньше не видел. Поэт вперил в него неприязненный взгляд.
– Так я и думал, – произнес он. – Ступай же. И не возвращайся, пока не поймешь, что созрел для этой работы. Мне некогда возиться с детьми.
Ота принял прощальную позу, а потом замялся.
– Мне правда жаль, Тахи-кво, – сказал он, – что ваш учитель умер. Что вам пришлось прожить этот путь. С самого начала. Жаль, что мир так устроен.
– Вини солнце за то, что садится, – отозвался дай-кво, не глядя на него.
Ота повернулся и ушел. Дворец поражал великолепием. Даже хай Сарайкета не мог себе такого позволить. На широких аллеях за стенами толпились важные люди в шелках и тончайшей коже, прибывшие сюда со столь же важными поручениями. Ота проникся всем этим роскошеством и впервые почувствовал пустоту, которая за ним крылась. Точно такую пустоту он видел в глазах Хешая. Одно, без сомнения, порождало другое.
Дойдя до границы селения, он удивился тому, насколько это все его опечалило. Он сам не знал, по ком плачет – по Маати или по Хешаю, по Тахи-кво или мальчикам его класса, которых раскидало по свету, по тщеславию власти или по себе самому. Вопрос, с каким он приехал – кто он такой: хайский сын Ота Мати или грузчик Итани Нойгу, – остался нерешенным, но ответ он все же получил.
Кто угодно, только не поэт.
– Когда? – кричала Мадж, сложив руки на груди. Ее щеки раскраснелись, изо рта разило вином. – Я уже третью неделю живу среди шлюх. Ты говорила, что убийцы моего ребенка ответят за все! Так когда, я тебя спрашиваю?
Островитянка метнулась к столу Амат, схватила вазу и запустила в стену. Раздался звон, цветы и осколки посыпались на пол. На стене появился мокрый потек. Не успела Амат шевельнуться, как в комнату влетел охранник с кинжалом наголо. Амат встала и вытолкала его обратно, несмотря на возражения, после чего закрыла дверь. Ее нога жутко болела. За последние недели боль донимала ее все сильнее и сильнее, пополняя и без того немалый список напастей. Однако она держалась стойко. Мадж – то ее союзница, то подопечная – вздернула подбородок и выпятила грудь, словно маленький задира. Амат приторно улыбнулась, медленно шагнула вперед и шлепнула ее по губам.
– Ради тебя я корплю с утра до полуночи, – произнесла Амат. – Я содержу этот мерзкий притон, чтобы было на что обратиться в суд. Ради тебя я поступилась всем, что у меня было. Разве я просила меня благодарить? Только помочь, вот и все.
В светлых глазах Мадж появились слезы и потекли по заалевшим щекам. Накал ярости в груди Амат спал. Она тихонько прошла к куче бумаг у дальней стены и тяжело, щадя ногу, опустилась на колени.
– Мое дело непростое, – проговорила Амат и принялась не глядя собирать черепки и поломанные цветы. – Вилсин-тя не сохранил записей, упоминающих его имя в непосредственной связи с торгом, а из тех, что остались, не явствует, знал он об обмане или нет. Мне придется это доказать. Или можешь хоть сейчас отправляться домой.
Пол заскрипел под шагами, но Амат не подняла головы. Она подогнула подол платья, сложила туда остатки вазы, а в них – лепестки. Даже загубленные цветы пахли чудесно. Амат стало жалко их выбрасывать. Мадж села рядом на корточки и стала помогать прибираться.
– Все-таки мы кое-чего добились, – сказала Амат уже тише, слыша усталость в собственных словах. – У меня есть все записи о сделках. Жемчуг, преподнесенный хаю, прибыл на гальтском корабле, но на каком именно, мне еще предстоит узнать.
– А этого будет достаточно?
– Для начала – да, – ответила Амат. – Дальше – больше. Ториш-тя послал своих людей на пристань с предложением награды за сведения. Пока никто не откликнулся, но это не страшно. Такие дела всегда требуют времени.
Мадж наклонилась ближе и высыпала горсть мусора Амат в подол. Конечно, хотела помочь, однако все равно похоронила цветы. Амат встретилась с ней взглядом. Мадж робко улыбнулась.
– Ты пьяна, – тихо сказала Амат. – Тебе нужно пойти и поспать. Утром все будет казаться лучше.
– А вечером – снова хуже. – Мадж покачала головой, потом порывисто наклонилась к Амат и поцеловала в губы.
Когда она ушла, сказав охраннику у двери несколько неуклюжих фраз на хайятском, Амат ссыпала останки вазы в небольшую урну. Ее руки и голова потяжелели, но рядом еще ждали неизученные книги, неотданные распоряжения и непроизведенные расчеты.
Она знала, что работает за троих. Будь ей на сорок лет меньше, это еще представлялось возможным, но сейчас каждый день приближал срыв. Утро Амат начинала с составления списка неотложных дел по дому утех и по расследованию против Дома Вилсинов, которое она продвигала пядь за пядью, а засыпая, сокрушалась из-за двух-трех невыполненных пунктов и мучилась мыслью, что забыла какую-то важную мелочь.
Заведение покрывало расходы на следствие, взятки и вознаграждения, но оказалось сущим гадючьим гнездом – о чем ее и предупреждали. Здесь на выручку приходила Митат – она хорошо знала местные нравы и каким-то образом завоевала доверие Ториша Вайта. Несмотря на это, все решения приходилось принимать самой Амат: с кем разорвать договор, а с кем продлить; как наказывать за провинность женщин, чьим телом она торговала, шулеров, продавцов вин и дурмана. Когда навязывать свою волю уважением, а когда страхом. Да и Митат, если вспомнить, раньше приворовывала из выручки…