Тень среди лета
Шрифт:
– Когда я приходила, он выглядел лучше, – заметила Лиат.
– По-моему, при тебе он старается. Почему – не знаю.
– Потому, что я девушка.
– Вполне возможно, – согласился Маати.
Лиат выпустила его руку, встала и потянулась. Маати вздохнул, понимая, что миг прошел – краткий, но прекрасный эпизод его жизни. Он слышал предания старины, где рассказывалось о таких мгновениях юности, которые навсегда остаются в сердце и не покидают человека до самого смертного одра, чтобы в последний сон тот погружался мирно и безмятежно. «Наверное, – думал Маати, – это как раз такой миг. Если уж запоминать, то это: запах моря, безоблачное небо, листья, рев прибоя и рука, хранящая тепло ее прикосновения».
– Значит, мне нужно приходить почаще, – сказала Лиат. – Раз это помогает.
– Не хочу навязываться, – произнес Маати, вставая. – Но если будет время…
– Сомневаюсь, что мне в скором будущем доверят что-либо значительное. Кроме того, мне нравится бывать у вас в доме. Там так красиво…
– С тобой еще красивее, – заметил Маати.
Лиат усмехнулась. Маати жестом поздравил сам себя, на что Лиат отозвалась вопросительной позой.
– Мне удалось тебя развеселить, – объяснил он.
Лиат взвесила его слова, глядя на горизонт, и кивнула, как если бы он указал ей на улицу, не виденную раньше, или на хитрый узор ветвей. Она улыбнулась снова, мягче.
– Пожалуй… Правда, порядка в мире от этого не прибавилось.
– Миром я займусь позже. После обеда. Хочешь, пойдем обратно?
– Да, так будет лучше. Я и так прослыла глупой неумехой. Ни к чему становиться нытиком!
И они отправились в город. Когда Маати мучило беспокойство за Лиат, дорога казалась длиннее. А теперь, как неспешно они ни брели, почти тотчас их окружили городские стены. Поднявшись по Бусинной улице, Лиат и Маати задержались у прилавка, где мальчуган лет восьми с важным видом продавал пирожки в сахарной пудре, послушали нищего, который хрипло, но мелодично выводил песню о своем многопечальном житье, чем растрогал Маати чуть не до слез. Тем не менее они дошли до перекрестка дорог, одна из которых вела к Вилсину, а вторая – к тоскливому Хешаеву дому, еще до полудня.
– Так что, – произнесла Лиат, – зайти к поэту, когда я у себя закончу?
Позу просьбы она приняла так неформально, словно ответ не оставлял сомнений.
Маати изобразил раздумье и следом позу приглашения. Лиат поблагодарила, но осталась стоять на месте. Маати наморщил лоб. Лиат жестами спросила, в чем дело, а он даже не знал, что ответить.
– Лиат-тя, – начал он.
– «Тя»?
Маати поднял ладони. Не то чтобы поза, но смысл передавала. «Позволь мне продолжить».
– Лиат-тя. Я знаю, Оте-кво пришлось уехать только из-за андата и того, что случилось. Если бы это зависело от меня, я никогда бы не допустил ничего подобного. Но мне всегда хотелось познакомиться с тобой поближе, и я очень ценю твою дружбу.
Лиат посмотрела на него – неопределенно, но вовсе не обиженно.
– Ты что, заучил это?
– Нет. Я даже не знал, что скажу, пока не сказал.
Она улыбнулась и тут же помрачнела, словно он коснулся чего-то личного, какой-то тайной боли. В груди у него упало. Лиат поймала его взгляд и улыбнулась опять.
– Хочу тебе кое-что показать, Маати-кя. Идем со мной.
Он молча пошел за ней в Дом Вилсинов. С каждым шагом ему становилось все тревожнее. Люди, встречавшиеся на пути, не оглядывались и, казалось, не обращали на них внимания. Маати пытался вести себя как ни в чем не бывало, словно они шли по делу. Когда Лиат закрыла дверь своей комнаты, он начал извиняться.
– Лиат-тя, – сказал Маати. – Если я что-то сделал не так…
Она шлепнула его по рукам, и он оставил позу. К его удивлению, Лиат шагнула вперед, вплотную к нему. Ее губы мягко прижались к его губам. В комнате стало нечем дышать. Лиат отстранилась. Ее лицо было печально и нежно. Она коснулась его волос.
– Ступай. Я приду к вам сегодня вечером.
– Ага, – только и ответил он. Больше на ум ничего не пришло.
Маати остановился в садах нижних дворцов, сел на траву и потрогал губы – будто хотел убедиться, что они на месте, что они есть. Она его поцеловала! По-настоящему! Погладила по волосам… Это было невероятно и жутко: точно идешь по знакомой дорожке и вдруг падаешь в пропасть.
И летишь.
14
Плот был большой – выдерживал восьмерых. Четверка волов медленно, но верно тянула его против течения по веками проторенной колее. Ота спал на спине, завернувшись в дорожный плащ и несколько грубых шерстяных одеял, одолженных владельцем плота и его девятилетней дочерью. По утрам дочка зажигала жаровню и готовила сладкий рис на миндальном молоке с корицей. По ночам, когда они приставали к берегу, ее отец кормил всех ужином, обычно из курятины и ячменного супа.
Так тянулся день за днем. Оте почти нечем было себя занять – оставалось только смотреть на ползущие мимо деревья, слушать воду да волов, развлекать хозяйскую дочку шутками и песнями, а самого хозяина расспрашивать о речной жизни. К концу последнего дня на воде оба – и хозяин, и дочка – были с ним накоротке. Хозяин угостил его сливовым вином, когда прочие пассажиры отправились спать. О матери девочки никто так и не обмолвился. Впрочем, Ота не спрашивал.
Путешествие подошло к концу в городке-предместье – самом крупном из всех, что Ота видел после Ялакета. Его широкие улицы были вымощены булыжником, а в домах, смотревших на реку или близлежащий сосновый лес, насчитывалось до трех этажей. Благосостояние городка отражалось во всем: в постройках, в пище, на лицах людей. Словно какой-нибудь безымянный квартал хайемского города отделили и перевезли сюда, в лесную глушь.
Ширина и чистота дороги к селению дая-кво Оту не удивила, а поразило другое: можно было нанять паланкин и доехать за день до самых ворот дворца дая-кво, вот только плата оказалась чересчур высока. Ота прошел мимо людей в дорогих шерстяных одеяниях, отороченных мехом – посланников от хайских дворов и торговых представителей, – и направился дальше. На лотках с едой лежали дорогие изысканные яства для заезжей знати и перловая похлебка с курятиной для простолюдинов вроде него.
Ота уже успел привыкнуть к роскошествам и удобствам дороги, но от зрелища селения дая-кво у него по-настоящему захватило дух. Целиком высеченная в скале, деревня, казалось, принадлежала наполовину миру людей, наполовину – солнцу, океану и великим силам неба.
Ота засмотрелся на сверкающие окна и улицы, лестницы, башни и купола. Золотая ленточка водопада врезалась в череду построек, а в теплом предзакатном свете скала отливала бронзой. Колокольчики, звонкие, как птичий щебет, и гулкие, как их большие собратья, звенели на ветру. Если вид деревни был призван пробудить в посетителе благоговейный страх, зодчий мог спать спокойно: ему это удалось. «А ведь Маати жил здесь, учился, – подумал Ота. – А я отказался».
Он представил себе, каково было прибыть сюда мальчишкой, увидеть все это великолепие и знать, что заслужил его, что оно по праву твое.