Тень в воде
Шрифт:
Мы могли взять сколько угодно. Я запихнула несколько коробок в карманы — кажется, медовые и фруктовые, они нравились мне больше всего.
— Пойдем теперь домой. Мама будет беспокоиться.
Нет, она тянула нас за собой, она держала Берит за куртку, не отпуская. Я помню ее обкусанные ногти, заусенцы.
— Я покажу вам одну вещь в подвале!
Мы спустились по узкой лестнице. В одной из серых подвальных комнат стоял огромный котел для белья, какие водились раньше в больших домах. И, глядя на нас, Жюстина рассказала, что Флора делала с ней в наказание за плохое поведение. Она рассказывала
— Иногда она сажает меня в воду. Чтобы выварить из меня упрямство.
Мы уставились на Жюстину.
— Да ну! — выдохнула Берит.
— Ну да!
— Не ври.
— Ну и не верьте. А она так делает.
— А твой папа? Что он говорит?
Жюстина отвернулась и не ответила.
Пытка. Явное преувеличение. Она все придумала, чтобы произвести на нас впечатление. Потому что если бы это было правдой, то непременно вышло бы наружу — рано или поздно. Полиция узнала бы. Конечно, она врала. Ну конечно. Ведь это было бы заметно. На теле вздувались бы уродливые пузыри. Разве наша учительница, как же ее звали? — вроде бы на «М», — разве она не забила бы тревогу, если бы заметила? А как она могла не заметить? Учителя все видят.
Вот что было плохо в Жюстине. Она врала, все время врала. Не гнушалась никакими средствами, чтобы заставить нас жалеть ее. Чтобы заставить нас впустить ее в свой круг.
— Пойдем на кладбище, посмотрим на могилу!
Да, это предложила я. Но только для того, чтобы вырваться, — мы были как узники в этом доме. И Флора могла вернуться в любой момент — красавица Флора с прекрасным прямым носом и твердыми ногтями. Когтями, которые умеют впиваться в кожу.
Однажды нам пришлось бежать за Флорой — позже, когда Жюстина упала на горе. Мы помчались к их дому, она открыла нам, голова в бигуди.
Жюстина там, на горе, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте!
Она явно разозлилась, что мы застали ее в таком виде. Флора повязала косынку, и голова ее вмиг стала похожа на огромный бугристый шар, натянула сапоги и кинулась за нами. Она была вне себя от ярости и всю дорогу ругалась: «Я же говорила вам не играть на скалах!»
Жюстина лежала там, где мы ее оставили, но ей удалось натянуть на себя большую часть одежды. Одна нога была вывернута странным, жутким образом. Мы вместе отнесли ее домой. Она не издала ни единого звука.
После ее долго не было в школе.
Я постоянно бегу от этого вопоминания. Я не хочу думать о том, как мы пошли на кладбище, — мне вовсе не нужно было спешить домой, как я говорила, я все придумала. Среди могил бродил старик, подметал то здесь, то там. Мы быстро отыскали могилу мамы Жюстины, она сразу вспомнила дорогу. Жюстина прислонилась к надгробию.
— Здесь лежит моя мама, прямо под нами, в земле.
Ярко светило солнце, поэтому страшно не было, ни капельки. Но я все же не могла не думать о том, как руки Жюстининой мамы роют землю, как вылезают наружу и хватают нас за лодыжки. Как тащат нас вниз, чтобы наказать за то, что мы не хотим играть с ее девочкой.
Жюстина дура, Жюстина дура, Жюстина дуррра, в штаны надула!
Эту дразнилку мы придумали сами, дети часто сочиняют такое. От могилы мы отправились к белому каменному домику, где обитали мертвые — те, кого еще не закопали в землю. Дверь была заперта — я помню, что Берит подергала ручку. Посмотрев в замочную скважину, она прошептала, что видит гроб. «Коричневый, крышка открыта. Внутри кто-то лежит».
— Дай посмотреть! — крикнула я. — Мне страшно захотелось почувствовать то же, что она, я хотела увидеть настоящую смерть. Отпихнув Берит в сторону, я прильнула к скважине. К моему разочарованию, меня ждала непроглядная тьма.
Я уже хотела что-то сказать, обвинить ее в чем-то, но в эту секунду послышались шаги по гравию — это был тот старик с метлой. Мы спрятались и сидели в укрытии до тех пор, пока он не ушел.
— Давайте поиграем, — предложила Жюстина. Сейчас мне кажется, это она предложила.
Под водосточной трубой стояла бочка. В ней скапливалась дождевая вода, должно быть, для полива.
— Придумала! Давайте поиграем в рыбку. Ты, Жюстина, будешь нашей рыбкой.
Жюстина не возражала. Она соглашалась на все — таковы были правила.
— Мне раздеваться?
Ответ — да. Где это видано — рыба в одежде?
До сих пор помню ее маленькую сморщенную писюльку, спрятавшуюся между бедер, совсем не похожую на мою, круглую, выпуклую, как и у Берит, — я видела, когда мы купались. Мы выглядели как нормальные люди. Жюстина протягивала нам одежду, вещь за вещью, и мы клали их на землю.
Она не могла сама забраться в высокую бочку. Мы ухватили ее костлявое тело и столкнули в воду, хлынувшую через край. Стенки бочки были в чем-то зеленом, противном. Жюстина прерывисто вздохнула, когда холодная вода коснулась ее кожи, и на мгновение мне почудилось, что она плачет. Но она рассмеялась. Визгливо и дерзко:
— Теперь я ваша рыбка!
Жюстина принялась плескаться в воде так, что брызги полетели в нас.
— Прекрати! — Берит шлепнула ее.
Но Жюстина продолжала брызгаться.
Мы были начеку: боялись, что вернется старик.
— Старик идет! — прошипела я, и только тогда она утихла.
Мы видели, что ей холодно. Берит сказала, что надо накопать червяков и покормить рыбку. Тогда Жюстина стала бешено карабкаться вверх.
— Я не такая рыбка, я только листья ем! — кричала она.
Мы снова ударили ее, я помню. Но не нарочно, мы ведь просто хотели, чтобы она замолчала. Рыбы не разговаривают, они всегда молчат, а мы играем в игру, где она — рыбка. Мы нашли длинные палки и сперва делали вид, что это удочки, а потом стали бить Жюстину, и она стояла, вцепившись в края бочки, и не плакала, а просто терпела.
Став взрослыми, Берит и Йилл ни разу не говорили о том случае. О Жюстине говорили, но уделяли ей не больше внимания, чем всем остальным на классной фотографии. Радостные воспоминания и рассказы. Жюстина, крайняя справа. Волосы зачесаны набок, прихвачены зажимом. У остальных челки и кудряшки. Учительница на «М», как же ее звали, в плиссированной юбке и туфлях без каблука. Когда Йилл исполнилось тридцать, Берит заказала увеличенные портреты, свой и Йилл, и вставила в рамку. «Моей лучшей подружке». Йилл по-прежнему хранила эту фотографию, она висела над кроватью. Две круглощекие девятилетние девочки в гольфах и сандалиях.