Тень в воде
Шрифт:
«Его потом поймали. Думаю, это был он, мне дали опознать его через специальное окошко. Он сидел на корточках в какой-то дыре, — наверное, это было что-то вроде камеры. Позвоночник выпирал, как плавник. Думаю, это был он, но как я могла быть уверена, Ханс-Петер?»
«Ты правильно сделала, что убежала обратно в душ, как только увидела нож, — прошептал он. Этот рассказ он слышал столько раз, что помнил каждое слово, каждую деталь. — Этот человек был готов на все, он мог убить и тебя. Мог вынуть нож и вонзить его в тебя, в твое тело. Кто убил один раз, может убить и второй,
«Как ты… думаешь, они приговорили его к смерти? Ты знаешь, в тех странах… — Жюстина села и устремила на Ханс-Петера полный отчаяния взгляд. — Я не помню, как все было… может быть, его отпустили… может быть, это вообще не он. Может быть, он пошел воровать с голоду. Что я сказала, когда они заставили меня смотреть на него? Что я сказала, Ханс-Петер?»
Она зашлась в рыданиях.
«Как… животное, жалкое тощее животное, он сидел на полу, темный, голый, что я сказала? Сказала, что это он? Обрекла его на смерть только потому, что не могла вспомнить?»
Головная боль не отступала. Ханс-Петер подошел к аптечке, достал болеутоляющее, налил стакан воды, чтобы запить.
Мы за ней следили.
Слова Ягландера неотступно пульсировали в голове. Ханс-Петер помнил, что именно это мучило Жюстину больше всего: подозрения. Она не выдерживала, она была слабой и восприимчивой. Тот полицейский, Нэстман, уж не он ли брякнул, что Жюстина приносит людям несчастье. Как может шведский полицейский говорить такое? Да, с тех пор как Жюстина вернулась домой, произошел ряд трагичных, необъяснимых событий. Но винить ее! Все равно что бить лежачего.
Ханс-Петер принялся массировать виски, закрыл глаза, попробовал расслабиться. Значит, он умер, этот Нэстман. Так ему и надо — промелькнула в голове ребяческая мысль. Злоба утихала, но не отпускала до конца. О сне не могло быть и речи. Набрав воды в раковину, он принялся мыть посуду. Затем прошелся с тряпкой, оттирая пятна, которые пропустила Ариадна.
Вскоре после их с Жюстиной знакомства умерла ее мачеха, Флора Дальвик. Она жила в доме престарелых, парализованная после инсульта. Самое обидное — она умерла, когда Жюстина впервые за долгое время забрала ее домой. Неудивительно, что Жюстина винила себя.
«Это стало слишком большой эмоциональной нагрузкой. Я должна была догадаться, чертова идиотка. Старики и больные очень чувствительны. Я просто хотела ее порадовать, ведь жизнь в лечебнице так однообразна. А врачи — разве не могли они предупредить меня, что это слишком большая нагрузка? Нет, наоборот, они хвалили меня: „Если бы всех наших пациентов так часто навещали и брали домой!“ Я просто хотела порадовать ее, Ханс-Петер. А она умерла!»
И он снова утешал ее: «Может, Флора и хотела умереть в собственном доме? В покое, среди вещей, к которым она привыкла».
«Не знаю!» — плакала Жюстина.
«А так бы умерла в больничной палате, стерильной, чужой. Вечно спешащие медсестры, усталые и измученные. Вместо этого рядом с Флорой была ты — ближайшая родственница. Разве это не лучше?»
Так он говорил задолго до того, как начал узнавать обо всех издевательствах Флоры над Жюстиной. У старухи, похоже, были садистские наклонности. Это не могло не оставить отпечатка на Жюстине.
Для себя Ханс-Петер решил во всем помогать ей, выслушивать рассказы, поддерживать, чтобы она сумела наконец выкарабкаться из мира своих ужасных душевных травм. Когда-то он изучал психологию и богословие. И имел явную склонность к духовному окормлению, его всегда интересовали люди. А теперь перед ним была его любимая.
Беда не приходит одна. И это правда. Вскоре после смерти Флоры Дальвик бесследно исчезла бывшая одноклассница Жюстины, Берит Ассарсон. Настоящая загадка, о которой много писали в газетах. К несчастью, эта Берит навещала Жюстину перед самым исчезновением, поэтому полиция, как только что намекал Ягландер, некоторое время следила за Жюстиной. Как будто мало на ее долю выпало страданий! Сколько может вынести человеческая душа?
И теперь у Жюстины проблемы с психикой. Она ушла в себя, боится всего на свете. Но говорить об этом не желает, замыкается, стоит ему коснуться этой темы. Порой на нее накатывает страх. Да, Жюстина подолгу может чувствовать себя прекрасно, ходить радостной, даже счастливой. А потом вдруг погружается во мрак. Ханс-Петер пытался убедить ее обратиться к врачу. Но в худшие периоды она не умела слушать. А в лучшие — не было причины спешить за медицинской помощью.
Это как жизнь с алкоголиком, думал Ханс-Петер. И в глубине души радовался тому, что у него есть работа, где он может перевести дух.
Глава 29
Шелест листвы. Кто-то. Что-то.
Медленно, шажок за шажком, она босиком вышла на балкон. Перегнулась через перила, заправила прядь за ухо. Отчетливый звук вдалеке, хруст сломанной ветки. И отчаянный птичий крик. Прежде Жюстина не слышала, чтобы ее птица так кричала.
— Эй! Есть там кто-нибудь?
Широко раскрыв глаза, вглядывалась она в темноту, в черный сад.
— Кто там? Если что-то нужно, выходи!
Она слышала клекот, испуганное хлопанье крыльев, задевающих за сетку. Иногда птицы впадают в панику — обычно в стаях, заразившись страхом товарок, но случается, что и в одиночку. Паника — часть птичьей натуры. Безоглядное бегство — это инстинкт, как у лошадей или оленей, когда они в стаде. Надо попробовать успокоить птицу.
— Иду! — крикнула Жюстина.
Выглянувшая луна бликами разрезала черную воду.
Жюстина вернулась в спальню, быстро натянула штаны и пуловер, упала на колени перед платяным шкафом и стала выгребать на пол все его содержимое. Да, вот шаль, в которую она однажды завернула птицу, забирая у прежнего хозяина. Тот предложил обрезать маховые перья, чтобы птица не поранилась. Но Жюстина воспротивилась. Поддавшись внезапному порыву, она сорвала с себя шаль, завернула в нее птицу, и та быстро успокоилась от прикосновения мягкой ткани.