Тень власти
Шрифт:
– За исполнение ваших сердечных желаний, – вскричала донна Изабелла, поднимая свой бокал. – Я не могу сказать ничего другого. Мы ведь бедные голландские девушки, и наши мысли не могут парить так высоко, как ваше честолюбие.
Мы опорожнили бокалы, и я сказал:
– Теперь я должен идти. Я боюсь, что общество отца Балестера не будет для меня особенно привлекательным после таких собеседниц, но я должен заставить его подписать признание во всех его грехах. Прошу извинения, если потревожу ваш покой ночью – я, вероятно, вернусь должен буду написать еще несколько бумаг, которые отослать завтра утром. Я взглянул на часы:
– Уже десять часов.
– Если у него были дурные намерения, то я боюсь, что он не сознается, – сказала Марион.
Я рассмеялся:
– Не сознается? Не сознается в этом добром городке Гертруденберг, которым я управляю уже с девяти часов утра? Это невозможно, сеньорита.
Она вдруг побледнела, потом покраснела.
– Могу я обратиться к вам с одной просьбой, сеньор? – спросила она.
Мой ответ прозвучал торжественно:
– Вы можете приказывать мне все, что не противоречит моему долгу и вашим собственным интересам, сеньорита.
– Отец Балестер причинил мне, видит Бог, жестокие страдания. Но я не хотела бы, чтобы с ним поступили так, как поступил он со мной. «Воздавай добром за зло», – сказано в Священном писании.
Я опять взглянул на нее с изумлением. Действительно, они недаром хвалятся этой еретической религией. Это не мертвая буква, а живое слово, которому они повинуются, невзирая на то, будет ли это очень легко или очень трудно, благоразумно или безумно. В этом их сила и слабость одновременно.
– Не бойтесь, – отвечал я. – Он не испытает и десятой доли того, что заслуживает. Но позвольте мне дать вам один совет: не прибегайте к цитатам из Священного писания. Лично я не питаю ни малейшего сомнения в вашем правоверии, точно так же, как и в вашем, сеньор ван дер Веерен, и в вашем, сеньорита, – прибавил я с поклоном, бросив при этом на них такой взгляд, от которого краска сбежала с их лица. – Но ничто так не навлекает подозрения в том, что человек перестал быть хорошим христианином, как эти заимствования из первоисточника христианства. Мы, профаны, не смеем пользоваться словами Христа без разъяснения их церковь! Иначе для чего же существует церковь?
После моих слов водворилось молчание. Я воспользовался случаем, сделал общий поклон и вышел.
Позвав Диего, я приказал ему отыскать мой другой плащ. Вечер был холодный и сырой. Плащ, который был на мне утром, перешел на плечи мадемуазель де Бреголль и остался у нее. Затем я приказал Диего следовать за мной, и мы оба вышли.
Улицы были пустынны. Собирался туман. Словно черные гиганты, высились дома с освещенными кое-где окнами. На всем лежал отпечаток уныния.
Невольно мои мысли унеслись в Испанию – к ее ярким ночам и к веселой толпе, заполняющей залитую светом площадь. Здесь же – ничего, кроме серого тумана и угрюмого молчания. Вода в каналах казалась черной, а сами они бездонными. Впереди все было серо и загадочно.
– Ну, Диего, – сказал я, остановившись на повороте; черные крыши домов выглядели все одинаково, словно пятна во мраке, – тут не то, что в Кордове!
– Совершенно верно, сеньор, – ответил тот. – Там, коли уж привяжут кого к столбу, так уж и сожгут непременно, а здесь иногда приходится и отвязывать. Но я боюсь, что показанный вами пример не будет поддержан, сеньор.
Я едва не расхохотался. Диего всегда обращается к фактам и никогда не считает нужным в них вникать.
– Нет, Диего, этого я и сам не желаю. Ну вот,
Улица была совершено пуста. Мне не хотелось показывать, что я могу прибегнуть к силе. Достопочтенный отец убрался сегодня утром в полной опале, как будто бы он был не более как самый заурядный монах. Но был ли он инквизитором или нет, он все же оставался духовным лицом, имеющим больше прав на уважение, чем мы, грешные люди.
Тем не менее его жилище находилось под надежным караулом, и только тогда, когда я назвал себя, дверь медленно и неохотно отворилась и пропустила меня. Барон фон Виллингер был неглупый человек и сумел меня понять как надо. Я нашел его перед самой дверью в комнату инквизитора. Он играл в кости со своим лейтенантом.
Можете говорить против немцев что угодно, но когда они обещают что-нибудь, они непременно исполняют это. Немецкие ландскнехты считаются самыми беспринципными и самыми худшими из головорезов всех национальностей, которые нанимаются на службу за деньги, однако они делают свое дело и держатся при этом своих собственных принципов и такой добропорядочности, какой позавидовали бы и более высокопоставленные люди.
Таков был этот барон фон Виллингер. Он умел не хуже других жечь и грабить города и продавать свои услуги тому, кто больше всего за них предложит. Он моментально оставил бы герцога Альбу, если бы принц Оранский захотел платить ему больше. Он был способен убить человека из-за пустяка, если бы почувствовал себя оскорбленным. Но вместе с тем он глазом не моргнув мог нести свою службу целыми днями и считал ниже своего достоинства отлучиться с нее именно потому, что я доверился ему и он дал мне обещание. Он даже не успел выпить ни капли, что в данном случае было с его стороны большим самопожертвованием.
– Барон Виллингер, – сказал я более теплым, чем обыкновенно, тоном. – Благодарю вас. Мне очень досадно, что пришлось поручить вам это дело. Но, кроме вас, не было другого подходящего для этого человека. В вознаграждение за это я приготовил вам квартиру в одном из лучших домов города.
– Не за что благодарить меня, дон Хаим, по крайней мере, вам. Вы сказали, что нужно исполнить то-то и то-то, и все исполнено. За это нам и платят деньги. Кроме того, мы, как видите, устроились здесь комфортабельно.
И он показал на стол, где стояли остатки яств и две или три пустых бутылки.
– Было вовсе не так скучно, – продолжал он с улыбкой. – Святого отца, по-видимому, очень терзали плотские желания, ибо в половине первого он довольно высокомерно потребовал завтрак. Я ответил ему, что на этот счет я не получил от вас никаких распоряжений, а что я лично, как еретик, могу предложить ему, быть может, неподобающую пищу. Сегодня ведь пятница. Мы, то есть я и герр Шварцау, прекрасно закусили. Были рыба, заяц и две бутылки рейнского вина. В этих местах недурно готовят. Почувствовав, что с ним говорят вежливо, святой отец вступил было в переговоры и предлагал даже заплатить за свою долю. Но я, боясь за спасение его души, не решился принять на себя ответственности. После этого он стал говорить серьезно, предлагая мне и герру Шварцау по тысяче крон, если мы отпустим его на свободу. Мы спросили, где же у него деньги. Золото ведь очень вредно для святого человека. Он отвечал, что при нем денег нет, но что если мы пойдем вместе с ним, то он даст нам их. Он, конечно, не сказал, откуда он их раздобудет. Когда же мы отказались идти с ним, он стал угрюм и прекратил разговор. Вот и все, что здесь было. Я пожал ему руку: