Тень власти

Бертрам Поль

Не знаю, сколько времени просидел я, погрузившись в эти мысли. День был темный, и переход от дня к вечеру был незаметен. Вдруг в дверь кто-то постучал, и в комнату вошел принц.

– Я пришел взглянуть, не нужно ли вам чего-нибудь. – начал он.

Он опять заговорил со мной по-испански, чувствуя с присущим ему тонким тактом, который давал ему такую власть над людьми, что я предпочитаю язык моей матери всякому другому.

– Необходимо, – продолжал он с улыбкой, – освободить лейденскую дорогу от новых друзей, которых вы привели lb собой. Барон фон Виллингер, которому вы передали командование, не хочет двинуться с места без приказания, написанного вами собственноручно. Он остановил несколько повозок и всех тех, кто проходил мимо него к Лейдену. Он без всякой церемонии задержал

даже самого графа Люмея, который вышел к нему, чтобы пригласить его войти в город. Он прислал назад конвой графа с заявлением, что он повесит всех, кого ему удалось захватить на дорогах, в том числе графа Люмея первым. Посланный передал мне, что граф Люмей задыхался от ярости, но барон фон Виллингер уделил ему не больше внимания, чем какому-нибудь лавочнику, и приказал двум своим людям задержать его. Теперь их трудно будет помирить. Я узнаю в этом вашу выучку, дон Хаим.

Невольно я тоже улыбнулся, воображая себе эту сцену. Барон фон Виллингер избрал самый отчаянный способ действия, который мог свести с ума кого угодно. Было бы очень любопытно посмотреть на графа де Ламарка, который был известен, как человек страшно вспыльчивый.

– Я немногому мог выучить барона в этом отношении, – отвечал я. – Прошу извинить его, из дружбы ко мне он прибег к чрезмерной предосторожности. Он вас не знает, ваше высочество.

– А вы меня знаете? – спросил принц, бросив на меня острый взгляд.

– Сегодня я встретился с вами впервые, но я не раз смотрел на ваш портрет в Брюсселе. А лицо говорит о многом. Я удерживал в своей памяти, что о вас говорили – а говорили о вас немало, ибо ваш характер был загадкой для армии герцога. Немногие, по-видимому, решили ее правильно.

– В том числе и вы?

– Не могу этого сказать, ваше высочество. Да я и не смею этого сказать. Но я прибыл сюда, доверяя вам инстинктивно, и результат оказался верным. Но прошу вас простить барона фон Виллингера, который не размышлял о вас так много, как я.

– С большой охотой. Я желал бы иметь побольше таких друзей, – отвечал принц, слегка вздохнув. – Но подпишите, пожалуйста, этот приказ, ибо в этом деле я бессилен. Хотя у графа Люмея есть свои недостатки, но я не хочу, чтобы его повесили.

Я написал приказ, который принц приказал отправить сейчас же.

Когда мы остались вдвоем, он сказал:

– Вы сказали, что изучали мой характер, дон Хаим. К какому же заключению вы пришли? Скажите мне об этом не как штатгальтеру Голландии, а как простому человеку.

– Вы много требуете, ваше высочество. Кто может сказать, что он знает своего ближнего, а тем более человека, поставленного выше его? Никому, кроме вас, я не сказал бы того, что вы желаете от меня слышать. Я считаю вас достаточно великим, чтобы выслушать спокойно мнения, которые, быть может, не будут соответствовать вашим ожиданиям. Кроме того, я прошу вас не забывать, что я лично знаю вас всего несколько часов, правда, эти часы для меня имеют огромное значение, но все-таки это слишком короткое время. Вот почему я прошу вас извинить меня, если мои суждения о вас будут не совсем верны.

– Извиняю заранее. Я очень не люблю лесть, не люблю настолько, что мне даже не нравится, когда другие говорят об этом. Поэтому говорите без всяких опасений, – продолжал он с той привлекательной улыбкой, которая так располагала всех к нему.

– Слушаю, ваше высочество. Позвольте прежде всего напомнить вам, что нет человека, который бы совершенно был нечувствителен к похвале или порицанию: мы не в состоянии воспрепятствовать себе почувствовать эту приправу к кушанью. Это в природе человека, а человек, которого я собираюсь описывать вашему высочеству, есть также человек, хотя, быть может, его мысли более высоки, чем у других. Никто из нас не может преодолеть той внутренней борьбы, которой мы подвержены, желая себе того, чего не можем достичь. Мы вынуждены оставаться ниже наших идеалов, и только высотой, на которую мы их возносим, и определяется различие между нами. Когда высказываешь так много и получаешь за то прощение, то остальное легко угадать. Я замолчал.

– Продолжайте, дон Хаим. Пока вы еще не сказали ничего, за что нужно было бы прощать. Впрочем, немногие решились бы сказать это.

– Я плохой придворный, ваше высочество, и вы должны извинить меня. Но я буду говорить дальше. В Голландии

о вас существуют два мнения. Одно, которое преобладает в совете герцога Альбы и вообще в испанском лагере, гласит, что вы исключительно задались целью увеличить ваше собственное состояние, что вы человек беспринципный и неразборчивый в средствах, что вы без всякого колебания продали бы последнего голландца, если бы король Филипп предложил вам выгодную для вас сделку, что вы потерпели неудачу в своих планах только из-за недостатка ловкости и мужества. Другое мнение состоит в том, что вы герой, которому чужды все низменные человеческие чувства, который приносит в жертву освобождению Голландии от инквизиции и деспотизма свою кровь, состояние и даже свою семью. Он не думает о себе и охотно стал бы бродить по земле бездомным бродягой, если бы этим он мог обеспечить каждому голландскому торговцу беспрепятственное обладание капиталами. Он не имел-де до сего времени успеха, потому что с ним вступил в борьбу сам дьявол. Этот человек далек от свойственных людям ошибок и чужд человеческих страстей.

Принц слушал меня совершенно спокойно. По лицу его блуждала слабая, едва уловимая улыбка.

– А каково ваше мнение, дон Хаим?

– Мое, ваше высочество? Я считаю вас человеком, а не ангелом, великим, но не совершенным. По моему мнению, вы совершили немало крупных ошибок. Но основатель государства редко бывает способен класть камень за камнем без того, чтобы потом не приходилось перестраивать и переделывать. Ответственность за неуспех в последней войне, конечно, едва ли может падать на вас. Скорее виноваты в этом церковь и Екатерина Медичи, хотя, не будь Варфоломеевской ночи, вы не одолели бы так легко герцога и нас. Удалившись после того, как кампания была проиграна, в этот уголок Голландии, затерянный в океане, вы обнаружили большую смелость и большую мудрость: ибо сила Голландии – между ее плотинами. Если она когда-нибудь будет освобождена, то ее освобождение начнется отсюда. Что касается вашего сердца, ваше высочество, то я его не знаю. Но вы не давали людям повода думать, что оно склонно к низости и мелочности. Если б вам нужны были только деньги и земля, то вы могли бы в любой день заключить мир с королем. Но вы, очевидно, не успокоитесь, пока не создадите нового государства с новой верой. Если вы мечтали о короне, то, конечно, не ради блеска и тщеславия. Вам казалось, что тонкий золотой венец на вашей голове будет значить так же много для трех миллионов людей, как и для вас самого, а может быть, даже больше. Мне кажется, ваши идеалы гораздо выше, чем идеалы большинства людей, хотя вы также находите, что вам их не достичь. Я слышал, как вы говорили сегодня утром, и считаю вас достаточно великим, чтобы вести эту страну к победе над Испанией. Однако я не считаю вас каким-то небесным существом, которое способно сбиться с пути, потому что ноги его не оставляют следов на земле. Короче говоря, я считаю вас государственным человеком, но не энтузиастом, и во всяком случае настоящим дворянином.

Я смолк. Я не мог ничего уловить на лице принца. Оно было совершенно непроницаемо.

– По вашим словам, вы плохой придворный, дон Хаим, – заговорил принц, помолчав немного, – но я считаю вас слишком тонким царедворцем для моего скромного двора. Если б я был королем, я заподозрил бы вас в самой утонченной лести.

– Я не имею охоты к ней, ваше высочество. Да тут нет для нее и цели. Вы отказали мне в том, что для меня дороже жизни, и я понимаю, что вы должны были так поступить. После этого мне нечего льстить вам. Если б я имел несчастье навлечь на себя ваше полное неудовольствие, то и тогда вы не могли бы нанести мне большего вреда.

– Поверьте, я сильно огорчен тем, что должен был отказать вам. Вот почему я пришел сюда посмотреть, не могу ли помочь вам как-нибудь иначе. Я не хочу вынуждать вас к откровенности. Однако если бы я знал о вас побольше, может быть, мне и удалось бы что-нибудь сделать для вас.

Это было сказано с такой теплотой, что трудно было не поддаться.

Я рассказал ему все, что мог. Когда я кончил, принц сидел молча, не зная, что сказать. Наконец он заметил:

– Несмотря ни на что, я не думаю, что вы должны отказаться от всякой надежды, дон Хаим. Графиня уже давно принадлежит к опальной религии, и за эти дни рабства вы многому научились, открыли немало путей к спасению, о которых вы и не догадываетесь.