Тень якудзы
Шрифт:
— Да, насиловали… Все время…
— Понятно.
Он зажмурился. Дальше смотреть было невыносимо.
— Галь. Ты это… Ты тогда полежи, а? Я сейчас Франкенштейна позову. Он все сделает, ладно? Ты только не плачь, хорошо?
— Какого Франкенштейна? Студента?
Галина оторвала ладони от лица и попыталась справиться с собой.
— Не ходи никуда, не надо никакого студента. Они сказали три дня вообще из квартиры не выходить.
— Кто сказал?
— Ну эти, в масках. Которые меня оттуда вытащили.
—
— Ну да. Их четверо было. Саид с Ибрагимом и своими головорезами куда-то отъехали, оставили со мной одного самого зачуханного, а меня связали. Это я позавчера бежать пыталась, так они меня… Как мужика лупили… А Ибрагим вот — ножом на руке вырезал. Медленно. Сказал — на память, чтоб не забывала, кто хозяин…
«Чтоб… не забывала… кто… хозяин…» — гулко отдалось в голове. Витьку не надо было даже снимать пластырь с руки сестры, чтобы узнать, почему край надреза был похож на улыбку…
Она снова заплакала.
Витек со всей дури саданул кулаком в стену, так что под обоями зашуршала осыпающаяся штукатурка. За стеной раздались сонные причитания.
— Вашу мать! Кого там опять черти разжигают?! Не выспаться в этом доме, ни…
— Сева! — заорал Витек.
— Витек? — нерешительно спросил голос за стенкой.
— Севка, быстро дуй сюда вместе со своей аптекой.
За стенкой засуетились.
— Да я сейчас, сейчас, только вот штаны надену…
— …а тут они врываются. В масках. С автоматами. Четверо. Зачуханного сразу ножом в горло — тот и пикнуть не успел. Меня развязали — и в машину. Домой привезли, сказали никуда не выходить. И, мол, чтоб поосторожней. Чтоб не открывала никому. И что ты уехал, сказали. На заработки, мол, и надолго. Я сразу поняла, что они гонят, что с тобой что-то случилось… Кто ж тебя так избил-то? И где тебя носило все это время?
Вошел Сева, увидел Витька с сестрой и сразу начал метаться, как угорелый, одновременно что-то вонючее разогревая на плите, путаясь в шприцах и бинтах и при этом треща без умолку, избавив тем самым Витька от придумывания правдоподобных ответов на Галькины вопросы.
— Господи, да кто ж вас так? Сначала Витьку, потом тебя… Не жизнь стала, а сплошное побоище. Я, Галь, как услышал, как братуха твой по телефону…
Сева-Франкенштейн перехватил Витьков взгляд и тут же плавно съехал на другую тему.
— Так вот, я и говорю. Что на свете-то делается, куда страна катится? Так же, глядишь, скоро все друг друга изувечат — одни хроники да инвалиды останутся. Вчера Кольке с третьего подъезда корефаны всю харю разворотили — пузырь они не поделили. А третьего дня…
За суетой, трепом Франкенштейна и примочками-перевязками прошел вечер и часть ночи. Сева, наконец, ушел, содрав напоследок с плеча Витька ненужную уже повязку (высказавшись с умным видом: «Пусть дальше так заживает»). Сестра, намазанная каким-то на редкость вонючим снадобьем и замотанная бинтами, словно мумия, заснула, скорее всего, под действием чего-то очень нетрадиционного, с крайне ответственным видом введенного ей Франкенштейном внутривенно. Витек же, мучимый нехорошими мыслями, отвергнув предложенную не в меру заботливым соседом «помощь от всех переживаний», забылся лишь под утро. Но и утром выспаться ему не дали.
…Кто-то тряс его за плечо.
— М-м-м-м, — сказал Витек и перевернулся на другой бок.
— Вставай!
Он вздохнул горестно, перевернулся обратно и открыл глаза.
На Гальке уже не было бинтов. На ней был толстый слой пудры, делающий ее похожей на мраморную статую работы Кустодиева, если бы Кустодиев делал статуи. Под пудрой синяков не было видно, а глаза скрывали темные очки.
— Вставай, собирайся. Сейчас такси приедет.
Витек проснулся окончательно и только сейчас увидел два чемодана, стоящих посреди комнаты.
— Ты куда это собралась?
— Мы уезжаем, — не терпящим возражений тоном заявила Галька. — Если помнишь, у нас еще дом в деревне имеется.
— Дом? В деревне? Это который от родителей остался?
— Он самый.
Витек почесал указательным пальцем висок, но покрутить не решился.
— Галь, очнись! Он тогда был сарай сараем, а сейчас уж, небось, вообще на дрова рассыпался.
— Не рассыпался!
Сестра была настроена более чем решительно. Казалось, что из-под темных очков вот-вот сверкнет молния.
— Тогда строили так, как сейчас и не снилось. Он еще сто лет простоит. А, по-твоему, лучше, чтоб нас здесь на ремни порезали?
— Где-то я уже это слышал, — пробормотал Витек.
— А если слышал — давай, поднимай задницу и собирайся быстрее.
Витек не пошевелился. Он сидел на кровати, свесив босые ноги, и напряженно думал.
— Ты что, глухой?
…Вам случалось когда-нибудь принимать решения? Не повседневные, типа купить или не купить ребятенку телепузика или шлепнуть или не шлепнуть по мягкому месту излишне громко верещащую супругу? А такие, которые резко и навсегда изменят вашу жизнь в ту или иную сторону? Как у богатыря с камнем и тремя дорогами? Когда воздух вокруг тебя вдруг становится гуще и тяжелее и время слегка притормаживает — тик… так… ожидая твоего решения?
Сейчас перед Витьком было всего две дороги…
— Я не поеду, — сказал он.
Воздух стал обычным, и часы снова затикали в привычном ритме.
Галька не стала кричать и переубеждать, только вздохнула и как-то неловко, надломленно села на чемодан.
— Значит, не поедешь? — только и спросила.
— Не, Галь, не поеду, — сказал Витек, утверждаясь в своем решении. Утвердился — и как-то совсем легко стало. Будто отпустило что. — Это ж если я сейчас убегу, так потом всю жизнь как заяц буду бегать да оглядываться. А я так не хочу. И не буду.