Тень
Шрифт:
— Опять склероз?
— Да нет, рано еще. К чему мне на себя наговаривать. Да и вам хлеб отрабатывать надо. Ищите.
— Ну, ну, будем искать. Только ведь, знаешь, чистосердечное признание...
— Знаю, Раис Николаевич. Только мне эти льготы ни к чему. На поруки все равно не отпустите, а при том, что мне идет — год туда, год сюда — не столь существенно. Да и как знать, что там дальше будет.
Зубов держался спокойно, никакой нервозности, никакого беспокойства в нем не ощущалось, он не задирался, не ерничал, следователя начальником не называл. Было ему тридцать три года,
На присутствие постороннего — Никитина — отреагировал так же ровно: лишь вскинул удивленно брови, когда еще с руками за спиной вошел в кабинет, окинул с головы до ног быстрым и цепким взглядом, оценивая, чем грозит ему этот визит; но, усевшись за стол, как будто совершенно перестал обращать внимание на сидевшего молча в стороне Евгения Александровича, словно того тут и не было вовсе.
— При задержании у тебя изъяли три тысячи долларов. Так?
— Ну, если вы говорите, то, безусловно, так. Могу подписаться.
Он не юродствовал, не сердил следователя. Ирония в его голосе была легка и ненавязчива, относилась не столько к следователю, сколько ко всей процедуре допроса и означала, что между ними установился так называемый контакт, но это совсем не значит, что он, Композитор, начнет сейчас колоться «как на духу».
— Подпишешься потом. Кому же принадлежит все это богатство?
— Странный вопрос. Раз нашли у меня, значит, мне.
— А где ты его взял?
— Если скажу, что получил в наследство, все равно не поверите.
— Почему не поверим. Если докажешь, поверим.
— Доказывать — это ваша забота.
— Опять за дядю пойдешь?
— Почему опять?
— Так мы же знаем, за что ты тогда Сергеева избил.
— Ну-у, Раис Николаевич, это вы, видно, больше меня знаете.
— Эх, Володя, Володя! Ведь сам понимаешь, коли говорю, значит, все трижды проверено.
Зубов ничего не ответил и только пожал плечами.
— Так, выходит, и не скажешь, кто передал тебе валюту для продажи? А если мы сами найдем? Через клиентов?
— Ищите.
Если Зубов — тот, из Чердыни, — это большая удача. Одет похоже. Хотя так теперь одевается каждый пятый. Но общий вид аналогичен. Не исключено. Как же его расколоть, если это он? Очная ставка еще когда...
— Ну, ладно, давай ближе к сути. Вот показания Шибанова, — Раис Николаевич достал из папки густо исписанный лист и подвинул Зубову.
— Шибанов показывает, что все условия сделки: место, время, сумма, цена, — все было заранее обговорено по телефону. Причем голос был не твой. Вот, читай, — подпер в протоколе строку пальцем. — Та тысяча, которую ты принес ему первый раз, изъята.
Зубов брать протокол не спешил, а спокойно и даже с любопытством наблюдал за Понышевым.
— Так вот, — продолжал тот. — Был у Шибанова и второй разговор с купцом.
Понышев достал из портфеля кассетный магнитофон, положил на стол и нажал кнопку.
— Вы получили? — голос был густ и тверд.
— Да, здрасте, — второй звучал испуганно и заискивающе.
— Сколько договаривались?
— Да.
Магнитофон помолчал, затем, после паузы, как после раздумья, продолжал властным неторопливым голосом, принадлежавшим, без сомнения, пожилому человеку:
— У меня к вам предложение. Я дам еще три... и пока без отплаты. Вы привезете мне оттуда несколько вещиц. Они стоят недорого, большая часть суммы останется у вас, можете распоряжаться ею по собственному желанию. Если ничего не привезете, или вернете, или расплатитесь.
— А... это... опасно? — голос Шибанова зазвенел.
— Не больше, чем то, что вы будете делать для себя.
— Можно, я подумаю еще?
— Думайте. Ответ дадите человеку, который принесет товар.
— А что я должен привезти?
— Об этом узнаете перед отлетом. Повторяю: это не опасно, можете вообще ничего не привозить, но тогда — расчет. И не вздумайте финтить!
Следователь выключил магнитофон.
— Что на это скажешь?
— Молодцы!
Никитин внимательно наблюдал за ним все время и заметил, как дрогнули, сузились зрачки Композитора, когда зазвучал голос шибановского собеседника. Запись, безусловно, оказалась неприятным сюрпризом.
— Ну, молодцы! Детектив целый! Только ведь я там, Раис Николаевич, не был, ничего не знаю. А валюту свою принес. Услышал, что человек нуждается, и принес. А у них, — кивнул на магнитофон, — может, не состоялось? Видно, условия не подошли.
— Что ж ты с Шибанова денег не взял? Задержали вас сразу, валюта есть, а платы — нет!
— А я в долг.
— И часто ты так, в долг?
— Бывает. Клиентам доверять надо. Человек человеку брат, слыхали? Вот и я по-братски.
Зубов быстро возвращался в прежнее состояние, и Никитин понял, что вступать ему надо прямо сейчас, иначе момент будет упущен. Он сделал условный знак, и Понышев, скользнув по нему равнодушным взглядом, тут же убрал магнитофон, встал и, подойдя к форточке, закурил.
— Где вы находились, Зубов, в период с десятого по тринадцатое июня? — вступил Никитин. Спросил тихо, как бы мимоходом.
— Когда? — зрачки дрогнули, и голос снова напрягся.
— С десятого по тринадцатое июня, — так же, как прежде, спокойно повторил Никитин.
— Да я не помню. Мало ли где?!
— Может быть, в Чердыни?
— В Чердыни? — Зубов переспрашивал, и хотя иронию еще не растерял, но вопросами тянул время, лихорадочно прокручивая ситуацию.
Никитин понял, что рассчитал правильно. Композитор принадлежал к тому типу людей, которые никогда не станут отрицать вещей очевидных, дураком и недоумком он не хотел выглядеть не только в своих глазах, но и в глазах тех, кто был по другую сторону. Теперь Зубову важно было знать, что очевидно, а что нет, что известно милиции, а что не известно.