Тенета для безголосых птиц
Шрифт:
– Он, – смиренно ответил я на очень простой вопрос.
– Да! Именно он! И я была уверена, что полюблю его! Потому что его не полюбить невозможно!..
Я не выдержал, цепко схватил Варю за плечи и тоже задышал ей в лицо. Мое дыхание было горячим.
– А обо мне… Обо мне ты подумала?.. Хотя бы на миг, подумала?…
Варя отпрянула и усталым, плавным жестом отбросила пряди волос со лба.
– Я уже наказана, Леша. Если ты этого добиваешься. Наказана. Потому что до сих пор думаю лишь о тебе. Если бы все можно было изменить, – она уткнулась лицом в мои колени. Я знал, что она так и не заплачет. Она редко плакала.
– Я бы и теперь, Варя, ничего не смог дать тебе. Ничего, что можно было бы внести в прейскурант цен.
Варя подняла голову, и я провел ладонью по ее лицу. Ее щеки были мокрыми. И мое сердце сжалось.
– Знаешь, только сейчас, здесь, в этом аду под названием “Здесь был рай”, я поняла, что хочу умереть с другим прошлым. Когда есть прошлое, которое любишь, умирать не так страшно. А так… Там, в другой жизни, наверху, я жила день ото дня и думала, что время еще есть, чтобы исправить. У нас уже нет времени.
Я прижал Варю к своей груди. Изо всех сил. И она не вырывалась.
– У нас впереди еще очень много времени, Варежка. Я обещаю. Главное теперь, чтобы у тебя не болела нога, – я погладил ее по лодыжке.
– А она вовсе и не болит. Ты не обидишься? Лада, как бы я ее не любила, оказывается частенько права. Мне так хотелось, чтобы ты хоть чуть-чуть пронес меня. Чтобы вновь тебя почувствовать, твой запах…
Я рассмеялся громко, почти до слез.
– Ну, на счет запаха лучше промолчим. Но ты, Варька, все-таки неисправима. Хотя я тоже еще тот… Мог бы сам предложить девушке свои услуги.
Варя вновь улеглась на пиджак.
– Эх, Варя, Варька…
Она молчала. Я прислушивался к ее ровному дыханию и в который раз поразился ее способности мгновенно переключаться. Все же Лада, действительно, во многом права. Варька всегда умела добиться желаемого. Вот и теперь. Она в который раз убедилась, что ее любят. Успокоилась и безмятежно уснула.
Мой же сон, как рукой сняло. И я еще долго сидел, вглядываясь в ее спокойное лицо, гладя ее пышные волосы, плечи, ладони. “Здесь был рай”, написал кто-то давным-давно. Может, он прав? А, может, права Варя? Все зависит от времени и пространства. Но, скорее, от любви. Любовь всегда и везде – даже в самой безысходной ситуации – может стать раем. Равно как и в роскоши, мире и блеске обернуться адом. Чем обернется наша любовь?.. Если она вновь случится…
Мне почему-то казалось, что она обязательно случится. Если, конечно, выберемся отсюда. Мне казалось, что все мы запутались в невидимой паутине, умело сплетенной судьбой. Которая опутала нас уже давно. Медленно, постепенно мы попадали в ее сети. Вместе с нашими идеями и планами, нашей молодостью. И теперь хватит ли нам сил разорвать ее путы?
И если мы это сделаем, то вряд ли сможем возвратиться в свой прежний, привычный, давно запрограммированный мир…
Я уж точно. Я не хочу возвращаться туда, где по утрам, в одно и тоже время оглушительно звонил старый толстый будильник, покачивая своим шутовским колпаком. И я машинально давил на колпак. И он испуганно замолкал. Машинально я вскакивал с постели, тщательно чистил зубы, гладко брился. А из кухни уже звал ароматные запахи свежезаваренного черного кофе со сливками и горячих бутербродов с сыром… Я все делал машинально, потому что мне давно уже не нужно было думать, что я делаю. Я брел на работу в маленькое издательство, выпускающее научно-популярные брошюры. Я устроился туда сразу после окончания института, хотя мне предлагали журналистские должности сразу несколько солидных газет. И все же я намеренно выбрал место корректора в издательстве, чтобы машинально изо дня в день править чужие ошибки. Тогда я считал, что поступаю правильно. Во-первых, издательство находилось в двух шагах от дома и я мог сэкономить уйму времени на дорогу. Во-вторых, рутинная, несложная работа экономила мои мысли, идеи и силы. В общем то, что я мог целиком отдать своему творчеству. Я был уверен, что стану настоящим писателем.
Но шли годы. Запасы времени и творчества истощались, а роман продвигался все медленней и медленней. Пока вовсе не остановился. Журналистскую работу мне уже не предлагали, да я и не стремился. Я чувствовал, что утратил навыки быстрого и легкого письма. И потихонечку, как-то незаметно, смирился. Экономии мыслей и чувств не случилось, поскольку они как-то иссякли вообще. Но я успокаивал себя тем, что еще оставалась экономия времени – на дорогу. Хотя она мне уже была не нужна.
В часов пять я медленно возвращался домой привычным путем вдоль березовой аллеи, садился на свою скамейку возле маленького пруда, где плавали утки.
Так, не выдавив из себя ни строчки, а лишь оставляя на страничках чужие стихи, которые приходили на память (надо было делать вид, что пишу), я возвращался домой. Где меня уже ждала жена и горячий, сытный ужин. Он него я получал истинное удовольствие. И, наевшись до отвала, устраивался на диване. И в обнимку мы смотрели телевизор до полуночи. Еще в начале совместной жизни мы обсуждали книги, выставки, фильмы и спектакли. Но с годами ушло и это. Темы разговоров перешли на соседей, на заготовку маринадов и солений, на мечту о маленьком домике где-нибудь в глухой деревушке. И эти темы меня гораздо больше и радовали и трогали, чем пустая болтология об искусстве. Разговоры об искусстве меня все больше раздражали, приводили в уныние, напоминая о прошлом, в которое я ни за что не хотел возвращаться.
Не каждый бы понял моего тихого счастья. Но оно действительно было. И могло быть всегда. Я сумел остановить время. Если бы не моя неосторожная вылазка на встречу с прошлым, закончившаяся взрывом. Когда время почему-то стало откручиваться назад. И наконец привело меня к Варе…
Я погладил девушку по лицу, но она не проснулась.
– Варя, Варька, Варежка, – прошептал я.
И в один миг я возненавидел и скамейку у пруда, и жирных уток, и вкус эскимо, и болтовню о маринадах. И, наверное, предал свое тихое счастье. Но со мной была Варя. И предательство уже не имело значения. И я уже не хотел застывшего времени. Я хотел, чтобы оно мчалось вместе со мной наперегонки. И уже не боялся скорого финиша.
Со мной была Варя…
Какие же мы тогда были, Варя, Варька, Варежка? Совсем молодые. Или просто другие.
Ты лежала на песке у наших озер. Помнишь эти озера, Варя? За городом, в старой, заброшенной усадьбе. Мы так любили там проводить выходные. Может, именно поэтому вот уже много лет я изо дня в день сажусь возле маленького пруда у моего дома. Он совсем-совсем другой. Заросший тиной, замусоренный обвертками от мороженного и сигаретными окурками. Но в нем тоже плавают толстые утки… Помнишь, как ты их любила кормить? Садилась на коленки прямо у берега. И вода касалась твоих загорелых ног. И ты бросала крошки хлеба. И утки хватали их налету. А потом подплывали к самому берегу. И жалобно смотрели в твои глаза. И просили еще. И ты еще и еще крошила хлеб и бросала уткам.
А потом ложилась на песок. Вытягивала руки и подставляла солнцу свое лицо. И смешно жмурилась.
О чем мы тогда мечтали, Варя?..
А помнишь эту скучнейшую парочку. Нам они казались стариками, а ведь им было около сорока. Как они посягнули на нашу территорию? Да, не только посягнули – они перешли нашу границу, нагло оккупировав наш выстроенный из солнца, озер, уток, нежности, любовных клятв мир, наш сияющий мир. Помнишь, как они расстелили покрывало с золотой бахромой, в алые розы, прямо у воды. Расселись на нем и из огромной сумки стали доставать жареную курицу, вино, икру, ананасы. И мы с тобой по-настоящему ощутили голод. Мы тогда были очень молоды и нам всегда хотелось есть. Но молодость мы воспринимали как данность, а чувство голода нас не угнетало. Мы жили другим.