Тенета для безголосых птиц
Шрифт:
– Ну же, Лада, все в порядке. Спасение – всего лишь дело времени. Ведь прошло еще так мало. Надо потерпеть.
Она как-то резко выдохнула воздух и вдруг затихла.
– Это судьба, – вновь вернулся к теме Юрка. – Теперь, мои дорогие, вам не уйти от правды. А она нас здорово отвлечет. И развлечет, если хотите.
Никто уже не сопротивлялся Юркиному почину. В конце концов, он был прав. Нужно было чем-то отвлечься. Мы расселись в самом центре своей темницы тесным кольцом. Бенгальских огней у нас не было, поэтому пришлось довольствоваться спичками. Их было много, и сгорали они быстро. В таких условиях за ночь можно было вдоволь насытиться любой
– Может быть, для храбрости пропустим по бутылочке? – Раскрутин в предвкушении удовольствия потирал руки.
– А не проще ли просто напиться и выложить все как на духу, – предложил я. – К чему усложнять все какой-то дурацкой игрой?
– Может, оно и проще, – согласился Юрка. Ему мое предложение пришлось по вкусу, но все-таки показалось слишком упрощенным и не соответствующим ситуации. – Все же лучше на трезвую голову. Так честнее. А то ведь правду можно приукрасить так, что никто ее и не узнает. Можно и оправдать. По пьяни это сделать проще простого…
Между тем я поднялся и осторожно пробрался к уцелевшим стеллажам. Мне не верилось, что практичный бизнесмен Вадик Руденко не хранил (на всякий пожарный случай) в своем драгоценном подвале какой-нибудь фонарик. Еще менее верилось, что романтик и повеса (тот же) Вадик Руденко не приберег здесь же какие-нибудь свечи. Для создания особой атмосферы в особые моменты. Вскоре я нашел и то, и другое. Вадька меня не подвел.
Довольный я вернулся на место, ослепляя неожиданным светом своих товарищей. Которые, впрочем, вместо заслуженной благодарности, меня лишь обругали. И больше всех кипятился Дроздов.
– Это непозволительная роскошь для нас – так тратить батарейки! Бог знает, сколько нам еще здесь придется торчать.
Но на одну свечку Дроздов милостиво согласился. Мы укрепили ее в центре подвала, поставив в осколок «Моцарта», и сели вокруг плотным кружком.
Раскрутин достал из кармана коробок и ловко чиркнул спичкой. В подземелье затрепетал маленький огонек. Я резко повернулся в сторону Вари, которая смотрела на меня широко распахнутыми глазами… И мы начали свою странную игру.
Спичка поспешно переходила по кругу из рук в руки. Уже обожженными пальцами я ловко всучил ее Раскрутину, примостившемуся от меня слева. И в его толстых, неуклюжих пальцах она тут же погасла.
– Хитер ты, братец, – усмехнулся он. И в его голосе почувствовалось напряжение. – Но так и быть, валяй.
Я задумался. Мне и в голову не приходило, что этакое можно спросить у Юрки. В принципе, он был добродушный и открытый парень, всегда вполне довольный собой, хотя и далеко не безгрешен. Но его реальные, приземленные грехи меня мало интересовали. На сегодняшний день он выглядел очень довольным жизнью, которая, судя по всему, у него удалась. Но я не знал наверняка: какую цену он заплатил за свою дорогую, комфортную, но совершенно бесславную жизнь. Его имя не мелькало ни на обложках книг, ни на театральных афишах, ни в титрах кинофильмов. Зато его физиономия постоянно мелькала в богемных тусовках. Хотя и в самых последних, эпизодических ролях. И мне оставалось только догадываться о цене всего этого. И я спросил его тихо, практически, наугад.
– Юрка, эти десять лет ты пишешь роман с условным названием “Фауст и Мефистофель” про себя?
И, похоже, попал точно в цель. Раскрутин вздрогнул, как от неожиданного удара в челюсть. Даже в полутьме я почти физически почувствовал его перепуганный взгляд. Наверное, даже взрыва он не настолько испугался.
– Ну же! – наступал я, – Отвечай! Только
– Да! – вскрикнул он. – Да, черт тебя побери!.. Кстати, почему бы и нет! Это не самый худший роман. И – опять же – я не единственный его автор.
Юрка, первым поплатившийся за «правдивую» игру (к слову, по собственной инициативе) резко замолчал. Возникла неловкая пауза.
– Да-а-а, – удивленно протянул Дроздов, и в темноте вспыхнул огонек его сигареты. – Вот как все получается. Теперь все ясно…
– Да что тебе ясно, – как-то устало и грустно возразил Юрка. – Ни черта тебе не может быть ясно.
– А я давно все знала, ну и что, – Лада в знак солидарности присела возле Юрки на корточки и обняла его.
– Да ничего, – сердито пыхтел сигаретой Дрозд. – Абсолютно ничего такого! Подумаешь! Один из самых талантливых студентов нашего курса. Пусть слегка расхлябанный, слегка безответственный стиль… Но сколько легкости! И при этом – философии и социального накала! А я-то думал, куда пропал Раскрутин? А он оказывается никуда пропадать и не собирался! Он, оказывается, по прежнему пишет!
Женька наконец удостоил Юрку вниманием, повернувшись к нему.
– Просто пишешь за другого, какого-нибудь бездарного жлоба, и за это получаешь деньги. Если не секрет, сколько тебе платят? За сколько ты продаешь свой талант?
– Не секрет, – по-прежнему грустно ответил Раскрутин. – Я не продешевил, будь уверен…
– Прекратите, – вмешался наконец я. – Дрозд, если на то пошло, это вообще не наше дело. Каждый сам выбирает свой путь. И продать имя еще не значит – продать душу.
– Как знать, – Дроздов был категоричен. – Все начинается с малого, с малюсенького. В начале твои романы присваивает другой, потом, глядишь, и твою судьбу. Отредактирует ее и назовет своим именем. Не успеешь оглянуться, а тебя уже нет. Пустое место, ошибка природы, позавчерашний мираж. А был ли мальчик Юра? И было ли у него детство, отрочество и юность? И ради кого он решил не быть? Ради бездаря и денежного мешка, ради ничтожества, которому вдруг вздумалось с жиру потеснить на Олимпе других?.. Нет, это уже выходит за рамки личностного, это уже потакание мерзости, наглости и бездарности. Это уже – преступление.
Женькина сигарета потухла, и он перевел дух.
– Это мое преступление, Дрозд, – спокойно ответил Юрка. – И это мое имя. И это моя жизнь. И если я хочу быть пустым местом – это тоже мое право. В конце концов, ты не допускаешь, что мне это нравится? Слава – это всего лишь суета, зависть и троекратное приумножение врагов. А мне во всяком случае никто не мешает. А еще платят. Хорошо платят за мой покой. И за мою, кстати, очень счастливую жизнь.
Опять повисло молчание, потому что в Юркином голосе слышалось мало счастья…
Раскрутин первым вышел из игры, и ему теперь было проще. В отличие от нас он уже не боялся правды. Его правда была уже вынесена на суд. Будто освободившись от чего-то, он вскочил, подошел к стене и изо всей силы затарабанил по кирпичам.
– Черт побери! Вытащите вы нас когда-нибудь из этого ада!!!
И лишь эхо ответило ему:
– Да-а-а!!!
Юрка уселся на место, вызывающе громко чирикнул спичкой, досчитал до четырех и передал другому. Маленький огонек еле теплившейся правды вновь прошелся по кругу. Теперь судьба (в виде потухщей спички) остановилась на Женьке Дроздове, отомстив ему. Вопрос теперь был за Раскрутиным. И я заметил, как они в упор посмотрели друг на друга. Первым не выдержал всегда выдержанный Женька.